Росс МакДональд - Три дороги

Десять лет спустя, стоя у гроба отца, он не испытывал горя. Забитый цветами дом в небольшом городке Индианы, где происходили похороны, раздражал и вызывал у него скуку. И в атмосфере, насыщенной запахами роз и гвоздик, вспомнил день своего десятилетия. Отец увидел его возле подыхающего воробья, они оба стали свидетелями этой сцены смерти, перехода от бурной энергии жизни к кучке пыльных перьев. Они закопали погибшую птичку рядом с кустом роз, а отец отобрал у него ружье, и мальчик больше его не видел.

Он мысленно снова посмотрел на покрасневшее и осунувшееся лицо профессора Джорджа Тейлора, который зачал и вскормил его, который отобрал у него ружье и умер нелюбимым во сне, на шестьдесят шестом году жизни. Но через два дня после похорон он проснулся на полке пульмановского вагона на пути в Чикаго и разрыдался, вспоминая бедного старика и погибшую птичку. С тех пор прошло еще десять лет, но он и теперь помнил заволакивающиеся глазки воробья, когда жизнь оставляла его, а также страшное одиночество умершего тела в гробу.

Такое же смертельное одиночество сопутствовало ему все эти десять лет. Он ни разу не смог принять любовь или полюбить сам, пока не встретил в Ла-Джолле Паулу, которая согласилась провести с ним несколько дней. Даже день, когда он признался ей в любви, был омрачен импульсом неприятия. Хотя на деле ничего не произошло и злой порыв был подавлен, запомнившаяся ему сцена, полное движения небо и серое море, темные бакланы, пролетавшие над водой, - все это, как молнией, освещалось в его сознании и оставляло чувство вины.

Это был первый облачный день за всю неделю, проведенную ими вместе, слишком холодный и мрачный, чтобы загорать или купаться в бухточке. Резкий ветер с моря усилил прилив, и волны накатывались на берег; как стеклянные громады, разлетаясь сверкающими брызгами на пляже. От ветра ее щеки раскраснелись, глаза сверкали. В накинутом на голову шарфе она выглядела юной, смешной и привлекательной и хохотала, когда о скалы ударяли волны, похожие на взрывы белой пены. Они взялись за руки и поднялись на набережную, как ив первую ночь. Перепрыгивая через лужи и водоросли, взобрались на высокий камень и стояли там, недоступные для прибоя.

Наблюдая за игрой слепых сил природы, они заметили стайку котиков, которые обычно не подплывают к берегу ближе чем на милю. В воде то появлялись, то исчезали их мордочки, как конусы тьмы на фоне постоянно менявшего цвет океана. Но иногда, когда котики были в хорошем настроении, а волны высокими, они устраивались на гребне и подплывали к берегу. Они могли поднырнуть и вынырнуть из любой волны, выпрыгнуть в воздух, перевернуться и снова скользнуть в свою родную стихию. Они носились взад и вперед там, где разбивались волны. Их грациозные движения были видны отчетливо, как сквозь стекло. В самый последний момент, когда, казалось, волны вот-вот бросят их на камни, они ныряли и отходили назад, а потом опять седлали волны. Их лоснящиеся тельца скользили и извивались среди водяных стен, чем-то напоминая фигуры женщин. Он ощущал какое-то ликование, смешанное со страхом и стыдом. Он еще ни разу не обладал женщиной.

- Как бы мне хотелось стать танцовщицей! - воскликнула Паула. Выражать свои чувства движениями тела, а не с помощью пишущей машинки, лиц актеров и кинокамеры. Это, наверное, самый прекрасный вид искусства.

Он, не отвечал ей, пока котики не угомонились или не решили поиграть в другом месте, быстро скрывшись из виду. Когда он обернулся к ней, его охватила нежная теплота.

Она радостно смотрела на него своими милыми и блестящими глазами. Ее разгоряченное тело было скрыто, подобно зверю в засаде, под шубкой. Он остро, до боли, ощущал теплоту ее руки, белизну подбородка и шеи, алость губ, которые тянулись к "нему. Сердце его громко стучало, он весь налился желанием. Она расстегнула свою шубку, чтобы он смог к ней прижаться, и они обнялись на утесе, нависшем над морем, на виду у двух гостиниц.

Вот тогда-то он и признался ей в любви. Но в головокружительный момент страсти им овладело, чувство протеста. Он пошевелился, чтобы освободиться из объятий, но она неправильно поняла его движение и прижалась к нему еще сильнее. Он почувствовал себя в ловушке. Она была разведенной, ее поцелуи горячими и сладкими, а тело - легкодоступным. Она была такой же женщиной, как и другие. Ни в ком из них нет добродетели, как давно предупреждал его отец.

Он, конечно, преодолел побуждение, которое чуть не овладело им: столкнуть ее вниз, в кипящий прибой - пусть ее привлекательное тело разобьется и очистится. Он мог бы без труда убить ее, одним резким движением отбросить ее любовь и потерять навсегда. Но он не сделал ничего, чтобы причинить ей боль или затронуть ее чувства. Его любовь к ней ушла в глубь его души, и он не открыл ей свою тайну.