Майкл Коннелли - Страшила

Но я любил этот бар при всех его недостатках. Возможно, потому, что он находился недалеко от центра и по пути к моему дому в районе Голливуда.

Время было еще относительно раннее, поэтому нам удалось расположиться на высоких стульях у стойки бара. Мы выбрали места напротив телевизора. Мы — это я, Лэрри и Шелтон с Романо, работавшие в спортивном отделе. Этих двух парней я знал не очень хорошо, и порадовался, что Лэрри сел рядом со мной, став своего рода буфером между ними и вашим покорным слугой. Большую часть времени Шелтон и Романо обсуждали циркулировавшую в последнее время в редакции сплетню относительно того, что рубрику тотализатора уберут из спортивного раздела. Они надеялись, что это будет касаться не всех видов спорта и возможность поставить десятку или двадцатку на результаты игр между «Доджерс» и «Лейкерс», а также команд, относившихся к футбольной лиге ЮСК и высшей баскетбольной лиге, в газете все-таки сохранится. Я знал, что эти ребята отлично пишут — как, впрочем, и все, кто работает в спортивном отделе. Должен заметить, что меня всегда поражало искусство спортивного репортажа. Ведь в девяти случаях из десяти читатель знает об исходе того или иного матча или спортивного события еще до того, как открывает спортивный раздел газеты. Он уже в курсе, кто выиграл, кто забил победный гол, и даже скорее всего видел описываемый матч по телевидению или на стадионе. Но при всем том охотно читает статью, написанную спортивным журналистом, который, должно быть, обладает неким неведомым мне специфическим набором знаний и средств выражения, затрагивающих чувства болельщика, а также способен дать совершенно оригинальное толкование некоторым аспектам того, что, казалось бы, видели и знают миллионы людей.

Мне полюбилась работа криминального репортера по той именно причине, что он рассказывает историю, которую читатель еще не знает. Или о том дурном, что может произойти с ним при тех или иных условиях. Как известно, жизнь полна опасностей. И горожанину, сидящему за утренним кофе с тостом, нравится читать об ужасных событиях, произошедших с кем-то другим, но счастливо миновавших его самого. Или о людях из подпольного преступного мира, с которыми он никогда не встречался, но не прочь узнать об их жизни. Моя работа сообщала мне некую дополнительную энергию, особенно когда я возвращался ночью домой с места преступления, предвкушая, как опишу все это в своей статье. В такие минуты я чувствовал себя царем горы.

Сидя в баре со стаканом красного вина в руке, я думал, что в дальнейшей жизни мне будет не хватать этого больше всего.

— Знаешь, что я слышал? — конфиденциально произнес Лэрри, отворачиваясь от репортеров из спортивного отдела.

— Не знаю. А что ты слышал?

— Историю об одном парне из Балтимора, которого, так же как тебя, уволили из местной газеты. Ну так вот: он уже получил расчет и ему оставалось отработать всего один день. И в этот последний день он накропал такой потрясающий материал, что вызвал общегородскую сенсацию. Полагаю, впрочем, он все это выдумал.

— Но репортаж-то напечатали?

— Напечатали. Но о том, что он сенсационный, в редакции поняли только на следующий день, когда читатели оборвали у них все телефоны.

— И о чем же был этот репортаж?

— Я точно не знаю, но что-то из серии «А идите вы, начальнички, к такой-то матери». Короче, всех обгадил и показал своему менеджеру большую фигу.

Глотнув вина, я обдумал слова Лэрри и наконец сказал:

— Сомневаюсь!

— В чем ты сомневаешься? Говорят, все именно так и было.

— Сомневаюсь, что он добился чего хотел. Наверняка менеджмент после этого собрался на совещание, и его представители, согласно кивая, говорили, что правильно сделали, избавившись от такого склочного и несдержанного парня. Вот если ты действительно хочешь показать при увольнении большую фигу кому-нибудь из руководства, то надо сделать это так, чтобы начальник сильно пожалел, что уволил тебя. Иначе говоря, ты должен написать такое, что навело бы его на мысль о твоей незаменимости.

— Ты это, что ли, собираешься сделать?

— Нет, парень. Я собираюсь уйти из редакции незаметно, тихо прикрыв за собой дверь и растворившись в ночи. И опубликовать наконец свой роман, который в случае успеха и станет той самой фигой для нашего руководства. У меня уже и рабочее название соответствующее имеется: «Да пошел ты, Крамер!»

— Здорово!

Бернард расхохотался, после чего мы заговорили о другом. Но, беседуя с приятелем на другие темы, я продолжал думать о той самой пресловутой большой фиге. В частности, о романе, который собирался реанимировать и довести до конца. При этом временами меня охватывал такой сильный писательский зуд, что хотелось сорваться с места, уехать домой и немедленно засесть за работу. А еще я думал о том, что это, возможно, скрасит оставшиеся мне до ухода из редакции две недели. Особенно если я буду каждый вечер вовремя возвращаться к себе и упорно трудиться над текстом.