Ольга Лаврова - Отдельное требование

Обыск наводил на Стрепетова тоску. К неловкости, которую испытываешь, вторгаясь в чужой дом, обшаривая чужие комоды и постели, он за полтора года работы кое-как притерпелся. Сейчас дело было не в том — его мучила одна мысль, один вопрос, который в разных вариантах все ворочался в голове и не выходил ни на минуту. «Почему ты это сделал? Как посмел натворить такое? Вот ты сидишь, напряженный, скрученный, уже на пределе выдержки, но все еще пыжишься, все дерешь вверх подбородок и чуть ли не свысока смотришь, как я скачу на корточках по полу... Да понимаешь ли ты, что ты наделал со своей жизнью?!»

Хоть бы попалась в этой комнате какая-то зацепка, позволяющая разозлиться, настроить себя неприязненно. Нет, все работало на хозяина. Старый, потертый диван — семейное достояние. Письменный стол с одной тумбочкой, деловито прибранный, недавней покупки. Лампа над столом на остроумном самодельном кронштейне. Подставка для приемника в виде модной «лавки» на металлических ногах — снова самоделка. Ни пустых бутылок, ни коллекций зарубежных журналов с голыми красотками. Гантели, «норвежки», карманные шахматы в черной коробочке. В записных книжках по большей части деловые телефоны: деканат, библиотека, стадионы, тренер, ОТК. В его возрасте тут чаще доминируют Лены, Раи и Люси. Нехитрый семейный архив окрашен в печальные тона — выцветшие фронтовые треугольнички, фотографии родителей... Ничто не указывало на знакомство и какие-то отношения Савелова с Ковровым. Впрочем, об этом рано судить; надо подождать, что скажет Нефедов.

— Каким спортом вы занимаетесь? — Стрепетов держал в руках удостоверение общества «Динамо».

— Стрельбой, — внятно сказал Савелов и в лицо обернувшемуся Стрепетову добавил: — Из пистолета.

«Обрадовал!»

— Из какого?

— Севрюгина, Р-4.

Стрепетов помедлил.

— А из «вальтера» не приходилось? Из «вальтера» выпуска тридцать восьмого года?

— А чем он отличается от других?

— Из пистолетов такого калибра только у «вальтера» тридцать восьмого года гильза выбрасывается влево.

Глаза их встретились. Савелов первым отвел свои, усмехнулся непослушными губами.

— Буду знать...

— И метко стреляете? — горько злясь, спросил Стрепетов.

— Метко. На дне ящика, в котором вы роетесь, лежат грамоты.

— Так... Если меткий стрелок с тридцати четырех шагов метит в человека и попадает в ногу, значит ли это, что он промазал?

Савелов замер. Вопрос вонзался в него все глубже и глубже; ни одна стрепетовская фраза еще не проникала так глубоко. И вот он дошел, куда ему следовало дойти, и обрушил что-то у парня в душе.

— Нет, — сказал Савелов порывисто, — нет! Меткий стрелок, если он попал в ногу, попал туда, куда целил.

«Ладно, допустим, я поверю, что не хотел убить. Но как мы с тобой будем это доказывать?»

За спиной Стрепетова раздался всхлип. Соседка что-то уловила женским чутьем. «Петенька!» — жалобно и недоуменно прошептала она, прижимая полный кулачок к груди.

— Гражданка понятая, прошу прекратить! — сказал от двери пожилой участковый. — Вы мешаете нормальному проведению следствия!

Соседка притихла.

Остались книжные полки. На одной — сплошные учебники. Придется потрясти. Стоп, какая-то записка.

«Нинок, правильно ли я запеленговал сигнал бедствия? Теорема доказывается так...»

Неотправленная шпаргалка: формулы, чертежи.

«Теорема доказывается так...»

Хорошо иметь дело с цифрами, они не плачут. А как доказывается моя теорема?..

Здесь кто? Сельвинский, Маяковский, Есенин. Н-да... Ишь ты, даже Вудворт. Кто-то у меня зажилил «Хлеба и зрелищ»; вспомнить бы, кто? Ремарк. Может быть, все-таки не Савелов стрелял? Ведь он не признался прямо. Он ничего больше не сказал с тех пор, как понял, что вызвал я его дуриком, просто так... Александр Грин. Еще и Грин. О дьявол, как бы мне хотелось ошибиться!

Это что?! Старый словарь иностранных слов. Все страницы склеены, а в середине от корки до корки вырезано прямоугольное гнездо. Открываешь книгу, а там — вроде коробки. «Вальтер» здесь поместился бы. Здесь он, видно, и помещался. Начитался шпионских книжек, сукин сын!»

— Что это?

— Давно вырезал. Лет десять назад.

— Зачем?

— Держал там то, что никому не надо было видеть.

«Нахал! И какого черта я за него переживаю?»

— Скажите, меткий стрелок... Как может человек, читающий «Про это» и «Корабли в Лиссе», пойти на преступление?

Савелов вскинул голову.

— Может, — сказал он. — Если человек не считает это преступлением... если знает, что прав.