Жан-Мишель Риу - Свидание у Сциллы

Но меня охватило безумие. Я считал, что способен убить. На исходе дня закончились приготовления. Нас было четверо. Одному предстояло убить, троим — прикрыть убийцу. Пьер и Симон хотели следовать за мной, хотя бы издали. Я отказался от их помощи. Победа будет за мной! Я снова зашелся. Перед операцией командир дал мне последние наставления. Действовать я буду в одиночку, но меня прикроют. Я должен подъехать на велосипеде, оставить его у моста, подойти к немцу и, улыбаясь, сказать, что заблудился. Мне следует внушить ему доверие. Немецкие слова, которые я знаю, мне помогут. Оказавшись перед солдатом, надо вытащить пистолет и, ни секунды не медля, трижды выстрелить. На случай, если прибудет подкрепление, меня поддержат трое партизан, открыв огонь из пулемета. Впервые командир разговаривал со мной как с настоящим партизаном.

В дороге мы обменивались только жестами. Последние лучи солнца золотили соломенные крыши Ла Бриера. Очень скоро я почувствовал страх. Велосипед полз в гору. Я представил себе, что убит или, еще хуже, арестован и брошен в тюрьму, где во всем признаюсь. В сверкавших на солнце спицах велосипеда мне виделись мои будущие пытки.

Партизаны, идущие впереди, растворились в торфяных ячейках болота. Дорога была мне незнакома. Я растерялся, а они молчали. Партизаны Ла Бриера не разговаривают, они действуют.

В ста метрах от моста мне сделали знак остановиться. Деревья на повороте скрывали нас от заставы. Один из партизан проверил мой пистолет. Его спокойные и точные движения свидетельствовали о страшной пропасти, разделявшей нас. Он был солдатом, ему не составляло никакого труда убить боша. Блеснула безумная надежда: а что, если он возьмет мое оружие и сам исполнит приказ. Однако пистолет мне вернули. Я не стал тратить время на то, чтобы собраться, повторить порядок действий, изобразить улыбку. Партизан сказал, что оставаться здесь небезопасно, надо уходить. Все трое похлопали меня по плечу. Я сел на велосипед и, обернувшись, увидел, что они снова исчезли в болотах, так хорошо им знакомых. За деревьями передо мной был мост. С каждым поворотом колеса я приближался к немцам и вдруг со всей очевидностью понял, что я трус. Командир отряда был прав. Трусом я был вдвойне, потому что побоялся отказаться раньше, и потому, что боюсь сейчас. И тут я осознал, что меня ждет полный провал. Почему я не повернул назад? Я еще мог бы это сделать, но, скованный страхом, перестал соображать. В моем воображении сцены одна страшнее другой сменяли друг друга. Сбежать, отказаться, предать партизан. Мне даже пришла в голову мысль поторговаться с немцем. Я не стану убивать его, а он в обмен на это позволит мне уйти. Сегодня признаюсь: за считанные секунды, потраченные на то, чтобы оказаться под защитой деревьев, я видел, как погибает герой, отстаивая свою честь в схватке с врагом.

Деревья кончились, а с ними улетучились мои последние надежды. Дрожа, я вытащил из кармана оружие и навел на мост, находившийся в пятидесяти метрах от меня. С такой дистанции, да еще темной ночью я бы и по танку промахнулся! Едва угадывая силуэт шагающего взад-вперед человека, я выстрелил два раза, как меня учили. Я увидел, что солдат покачнулся и упал. Этого было достаточно, чтобы счесть свою миссию законченной. Схватив велосипед, я громко закричал, что дело сделано. Трое партизан выскочили из траншеи. Не говоря ни слова, они быстро сопроводили меня в лагерь.

Страшное осознание себя самого только начиналось. В лагере я подтвердил, что застрелил немца по предусмотренному сценарию, даже сочинил разговор между нами. Солдат не поверил мне, и пришлось выстрелить дважды. Никаких проблем, более того, стреляя в боша, я смотрел ему в глаза. Командир отряда, казалось, сомневался в моей версии, однако протянул руку и поздравил меня. На рассвете, сказал командир, мы узнаем, какое значение придают немцы этой акции. Ответные меры маловероятны, но осторожность не помешает. Он приказал удвоить посты, потушить огни и соблюдать тишину. По дороге к месту нашего обитания мной вновь овладел страх: ведь я врал, не раздумывая о последствиях. А если немец жив? А если он упал только для того, чтобы укрыться от пуль? Уже завтра выплывет наружу моя ложь и откроется горькая правда. В полуобморочном состоянии я стрелял хуже, чем самый плохой охотник. Не будет ни ответных мер, ни репрессий со стороны немцев. Партизаны очень быстро догадаются, что я солгал. Вся эта история могла вызвать только насмешки, но охватившая меня злоба подсказывала, что реабилитировать себя я смогу, лишь снова встретившись со смертью. Если моя ложь не будет раскрыта, меня признают боеспособным, дадут оружие и пошлют убивать. Но теперь я знал, что не способен на это. Я откажусь, и мне придется объясниться и сознаться во всем. Меня выведут на чистую воду. Тогда бесчестье неизбежно. Меня сочтут трусом, что даже хуже предательства.