Анна Малышева - Разбитые маски

– Ну, вставай же, поимей совесть! Все давно ушли!

– Отвали, – пробормотал мужчина, прикрывая лицо локтем. – Я сплю.

– Надрался как свинья, – с удовлетворением произнесла девочка, критически наблюдая за ними.

И тут у Ольги сдали нервы. Все, что ей приходилось сносить последние дни, последние месяцы, выплеснулось в ненавистном крике:

– А ну заткнись, соплячка, или я тебе задницу надеру!

Она бы никогда не поверила, что способна так обратиться к ребенку, даже самому капризному. Ни один избалованный ученик в лицее не мог довести ее до истерики. А уж кричать на падчерицу – какую-никакую, а родню… Но ей было уже все равно. Развернувшись к Тане и безжалостно тряся ее за плечи, Ольга даже не замечала, что девочка выше ее, шире в плечах и, конечно, легко может дать сдачи. Та не сопротивлялась, но и не пугалась. Она как будто наблюдала за происходящим со стороны, вынося безмолвные оценки. И женщина вдруг опомнилась. Она опустила руки и тихо извинилась.

– Да ничего, – спокойно ответила та. – Мать часто меня колотила.

– Прости, – убито повторила Ольга. Она уже чуть не плакала. – Я просто измучилась.

– Давайте его растолкаем и отведем на постель, – предложила Таня, будто не слыша извинений. – А то он может скатерть стянуть.

Вместе они осуществили эту сложную операцию. Илья вяло отбивался, пытался что-то возразить, но в конце концов был отведен в спальню и криво уложен на кровать. Таня позаботилась даже о том, чтобы его ноги не свисали на пол. Она с трудом водрузила их на покрывало и с удовлетворением оглядела свою работу:

– Вот так нормально. Оля, а где вы будете спать? Смотрите, он может вас облевать.

Она говорила почти весело, будто такая перспектива таила в себе нечто забавное. И Ольга, махнув рукой, наконец заплакала.

На рассвете легкие облака превратились в черные тучи, и наконец пошел дождь. Крупные капли ударили в подоконник, тот отозвался гулкой жестяной дрожью. На кухне резко захлопнулось открытое на ночь окно. От этого звука женщина и проснулась. Она открыла глаза, нашла взглядом смутный квадрат окна. Потом взглянула на мужчину, спавшего рядом в неудобной, скрюченной позе. Его подушка давно свалилась на пол, Илья лежал, неловко подогнув под себя руку, и тихо постанывал во сне.

Ольга поморщилась – от него пахло перегаром. Осторожно, стараясь не касаться пьяного, выбралась из постели и вышла в соседнюю комнату.

– Я не сплю, – быстро откликнулся тонкий тихий голос.

Ольга наугад нашла диванчик, вчера из-за поминок его передвинули в самый угол. Девочка сидела подложив под спину подушку и зябко обхватив себя за локти. Ольга осторожно присела на край дивана. «Значит, это мне не приснилось с похмелья. Да и много ли я выпила? От силы рюмку-другую. Таня в самом деле живет у меня».

– Дядя Илья так стонет, – сострадательно сказала девочка. – У него что-то болит, наверное. Или он хочет пить.

– Скорее отлежал себе руку, – шепотом ответила Ольга. – Послушай, мы с тобой никогда не дружили, да и неудивительно… Как ты на такое решилась?

– Прийти к вам? – Та вздохнула. – Нужно было где-то пересидеть. У нас дома просто невыносимо, после всего, что случилось… Я смотрю ей в глаза и вижу, что она врет!

– Ты в самом деле давала какие-то показания? – недоверчиво спросила женщина. – Неужели ты всерьез предполагаешь, что твоя мама сама себя обокрала?

Девочка подтвердила, что иначе и быть не могло. В ее голосе вновь прозвучали какие-то маниакальные, упрямые нотки. Ольга поняла: этой темы нельзя касаться – все равно Таня будет стоять на своем.

– Если бы вы знали, как мне за нее стыдно, – неожиданно горячо заговорила девочка, подавшись вперед и сложив на груди руки. В этот миг, в дождливых утренних сумерках, в молитвенной позе, с распущенными волосами, она походила на изображение какой-то юной средневековой мученицы. – Мне всегда, всегда было за нее стыдно! Она всех ненавидит, даже меня!

– Танечка, этого не может быть…

– Может! – перебила та. – Что вы вообще о ней знаете? Удивляетесь, что я пошла в милицию доносить на мать? Если бы вы перенесли то, что переносила я, вы бы давно донесли! А я терпела, молчала. Если бы папа не погиб, я бы никогда не стала вмешиваться.

Таня говорила сбивчиво, жалобно, то и дело вытирая слезы. Ольга больше не пыталась ее перебить. Исповедь этой девочки, о которой она почти ничего не знала, причиняла настоящую боль. В особенности потому, что иногда в ее тоне прорывалась яростная ненависть, такая же явная, как и неестественная.