Леонид Марягин - Экран наизнанку

- Еду в Киев смотреть по поручению комитета, как там и что с качеством материала по картинам, которые в работе. Если материал плохой - нужно будет закрывать картины. Такое указание министра. А у Трауберга там снимается сценарий "Мертвая петля". Он позвонил мне и просит: "Не зверствуй, подумай обо мне - останусь голодным".

Луков не зверствовал. Фильм довели до конца, он не принес драматургу славы. Зато дал возможность переключиться на литературную и педагогическую деятельность полностью.

На этом поприще Леонид Захарович снова ожил. Его книга "Фильм начинается" - емкий и глубокий труд, своего рода учебник режиссуры. Я всегда рекомендовал осваивать эту книгу своим ученикам. Пожалуй, в книге только один минус: не освещена проблема работы с актером, ну да в данном вопросе автор и не был докой. Книга стоит у меня в книжном шкафу на видном месте с надписью: "Тезке, от которого не зря ждал и еще жду. Л. Трауберг". Не думаю, что классик постоянно ждал озарений в моих картинах, но смотреть - смотрел все. После шли разборки, лестные и не лестные для меня, тут же, в вестибюле Дома кино.

Режиссеры Союза кинематографистов не раз представляли классика к званию народного артиста и постоянно получали атанде. Когда же это наконец удалось, целая делегация отправилась оповещать Леонида Захаровича. Реакция оказалась неожиданной. Пожатие плеч и реплика: "Мне это теперь безразлично".

Совсем не безразличны были отношения с учениками -слушателями Высших режиссерских курсов. Маленький, невзрачный, он не казался поначалу великовозрастным студентам убедительным рядом с осененными всеобщим признанием М. Роммом, Ю. Райзманом, С. Юткевичем, которые проводили занятия и уходили. А Трауберг - оставался. Как дядька-воспитатель в лицее. Постепенно его аналитический ум и образное видение завоевали слушателей курсов, они не могли без его совета и шагу ступить, а он и не чурался общения и шел "на передний край обороны" за своих питомцев. В Кинокомитете обсуждался сценарий Жени Григорьева, по которому должен был снимать Марк Осепьян. Леонида Захаровича никто не приглашал на обсуждение неблагополучного с точки зрения комитетской редактуры сценария, но тот явился сам. Своей темпераментной речью пробил брешь в полосе отчуждения, окружавшей сценарий "Три дня Виктора Чернышова".

Общения с бывшими его студентами не всегда оставались безоблачными. Пустой перрон метро станции "Аэропорт". На длинной деревянной скамье в центре платформы - одинокий и жалкий, в заношенном костюмчике Леонид Захарович. Подхожу, здороваюсь. Он, прочитав в моем взгляде вопрос, раскалывается: "Час жду ученика: должен принести деньги. Понимаете, консультировал его сценарий, придумал огромное количество ходов, он их использовал. Сценарий приняли, запустили, деньги получены, а он ни гугу. Пришлось объяснить, что занятия на курсах с преподавателями давно кончились и начались профессиональные отношения. Не должен же я всю оставшуюся жизнь работать бесплатно на учеников". - "Он это понял?" - "Понял. Но час не идет".

Того "творца" я не видел и на очередном юбилее Трауберга, который он проводил скромно, в собственной квартире рядом с Союзом кинематографистов. Зато был Панфилов, был Осепьян, что, на мой взгляд, много дороже, чем присутствие часто и денежно снимающих "лудил"-учеников.

Этот разноликий Пырьев

В тот зимний месяц я жил в Ленинграде в коммунальной квартире у друзей - приехал защищать диплом в ЛГИТМиКе, но каждый день звонил домой, в Москву - ожидалось прибавление семейства. Во время одного из звонков жена сказала:

- Тебе звонил Пырьев.

- Какой Пырьев? - переспросил я, подумав, что моя супруга имеет в виду сына Пырьева - Андрея.

- Сам. Пырьев Иван Александрович.

У меня трубка чуть не выпала из рук. Я наблюдал Пырьева давно - он дружил с одним из моих учителей - Луковым, того даже и называли "Пырьев со студии Горького" или "еврейский Пырьев". Но я никогда не удостаивался внимания Ивана Александровича, взгляд его скользил мимо одного из ассистентов друга. Оно и понятно - мало ли молодых людей вьется вокруг могущественных режиссеров в надежде на скорую карьеру. Позже, работая в объединении Пырьева на "Мосфильме", я часто встречал его в коридоре: худой, длинная шея и суковатая палка в руке, отсчитывающая своими ударами об пол шаги хозяина. На худсоветах объединения, куда мне удавалось проникнуть во время обсуждений материала картин, на которых я работал, Пырьев был резок и категоричен. И в поощрении, и в критике. А сейчас позвонил сам? Мне?!