Андрей Константинов - Дело об императорском пингвине

— Модестов, тот тоже сомневается, а вот у эфэсбэшников на него, говорят, копится убийственный компромат, — сказала я, проводя помадой по припухшим губам.

— Ничего они не докажут, ваши чекисты. Антикварный бизнес и вправду очень жесток, Марина. Я это знаю по собственному опыту. Порой коллекционер ни перед чем не остановится, лишь бы завладеть вожделенной картиной. Он может предать, украсть и даже убить. Ваш физиолог Павлов считал, что коллекционирование сродни инстинкту. Но Робинсон не такой. Он всегда был очень осторожен, а сейчас тем более не будет рисковать. Может быть, ты еще не знаешь, ему предложен пост советника посольства в Риме.

Марк поставил передо мной чашечку с кофе. Я залпом выпила обжигающий ароматный напиток и, звонко чмокнув Марка в щеку, вылетела из уютного гнездышка.

— Не забудь, — крикнул мне вдогонку Марк, — вечером начнем все сначала…

Но начать «все сначала» этим вечером нам с Марком не удалось. Мы с Машей получили приглашение от Рыбкина отужинать вместе в ресторане «Глория». «Интересно, кого это он „крышует“, — подумалось мне, — такие рестораны не каждому новому русскому по карману».

Ужин Рыбкин закатил поистине с купеческим размахом: медальон из зайца по-андалузски, турнедо, фрикасе из молодого барашка… Похоже, он решил поразить меня в самое сердце.

Уплетая все это великолепие, Рыбкин со знанием дела поведал нам с Машей, в чем разница между морскими и озерными устрицами, соусом беарнез и простым «петмоловским» майонезом, а также прочел целую лекцию, как отличить настоящий коньяк от паленки. Оказалось, что Рыбкин неплохо разбирался в живописи, он по достоинству оценил подарок, который готовила ему к свадьбе будущая теща:

— Порселлис — это круто! — сказал Юрий.

Было уже далеко за полночь, когда Рыбкин доставил нас домой на новенькой БМВ последней модели.

Запечатлев целомудренный поцелуй на Машиной раскрасневшейся щечке, он церемонно склонился к моей руке:

— Спасибо, Марина Борисовна, что составили компанию. Прекрасный был вечер, но все хорошее когда-нибудь кончается. Завтра снова трудовые будни, снова пахота, черт бы ее побрал…

— А вы, Юра, за идею пашете или… — я не могла отказать себе в удовольствии подколоть будущего родственника.

Но Рыбкин не дал мне закончить вопрос и ответил торопливо, словно боялся услышать продолжение:

— Никаких «или», Марина Борисовна. Я — исключительно за идею, только за нее.

— Все хорошеете, милочка, — приветствовал меня Спозаранник, пряча за спиной дырокол.

Услышать такое из уст нашего главного расследователя означало недобрый знак. "Наверняка что-нибудь опять от меня понадобилось, — с тревогой подумала я, — а у меня еще с антиквариатом конь не валялся.

Надо срочно браться за дело, а то всыплет мне шеф по первое число".

Но в этот день работа «Золотой пули» была полностью парализована.

Дело в том, что накануне мы отмечали свой четвертый день рождения в кафе с караоке с трогательным названием «Гномики». У всех было праздничное приподнятое настроение, кроме, пожалуй, Обнорского. Шеф, насупившись, сидел в углу и лениво перебирал гитарные струны. Когда все уже были в приличном подпитии, Завгородняя объявила конкурс частушек. Светкин вызов приняла одна Лукошкина. Она стремительно выскочила на эстраду, лихо притопнула и заголосила:

Эх, яблочко.

Да под сметаною,

Дроля не хочет спать со мной,

Хочет с путаною.

При этом Анна просто испепелила взглядом несчастную Завгороднюю.

В «Золотой Пуле» давно заметили, что отношения между этими двумя девицами не отличались дружелюбием. Лукошкина с маниакальным упорством возвращала Светлане тексты на доработку, а Завгородняя в отместку называла Лукошкину не иначе как Анька-юристка. После сольного выхода Лукошкиной уже никто не сомневался в том, что причиной этой вражды был шеф. Обнорский выслушал частушку, залпом выпил стакан водки и с остервенением грохнул гитарой об пол.

В воздухе запахло скандалом. Положение спасла Завгородняя. Ни один мускул не дрогнул на ее лице, она, как ни в чем не бывало, уселась на колени к Володе Соболину и принялась весело болтать с ним, расточая лучезарные улыбки.

— Как ты думаешь, Марина, Лукошкина теперь уволится? Она ведь давно собиралась, — с грустью в голосе спрашивала меня Горностаева. — А может, Обнорский женится на Светке?

Я не ответила ей. Сегодня мне было не до чужих переживаний. Мои собственные отношения с Марком, похоже, заходили в тупик. Вернулись из отпуска мои Агеевы — старший и младший. Марк даже не потрудился скрыть вздох облегчения, когда услышал об этом известии. Он с нескрываемой тревогой рассказывал мне, что заболел любимый мопс его жены, и это трагическое обстоятельство страшно огорчает Монику. Конечно, и у меня была своя семья, прочно стоящий на ногах муж и двое детей. Но встреча с Марком разбередила старую рану, и делать вид, что мое самолюбие не страдает, было выше моих сил.