Андрей Константинов - Дело о пропавшей России

Вот сейчас…

Я даже не поняла, что случилось.

Вспыхнул свет, в дверном проеме появился и заорал страшным голосом некто бритый в кожаной куртке, и Соболин разжал руки. Я с воплем ухнула вниз, на распластанную шубу, и почему-то подумала, что сейчас будут стрелять. Кажется, я недолго была в обмороке. «Обнорский?» — пронеслось у меня в голове, когда я услышала голоса. Я почему-то подумала, что очень хорошо, что Соболин не успел снять джинсы…

Это что еще за дом свиданий! Пошла вон!!! — заорал действительно Андрей Викторович.

Я отреагировала не сразу, потому что не сразу смогла отождествить знакомый зычный голос и то, что явилось перед моими глазами: лысый бандит в очках с золотой оправой и с неуловимо знакомыми чертами лица. Господи, и «молнию» на платье заело, надо же было ее так рвануть в порыве страсти!

Завгородняя, завтра на работу к девяти! — заорал Обнорский.

Я выскочила из кабинета, волоча за собой бедную шубку и пытаясь одернуть платье, обвившееся винтом вокруг тела.

А Соболин остался в кабинете.

Не знаю, что шеф там ему сказал, но в течение следующих нескольких дней Обнорский провел воспитательные беседы со всеми участниками этой запутанной семейно-служебной драмы: с Володькой, Анной и Повзло. Только меня шеф проигнорировал: на следующий день только окинул меня мрачным взглядом и сказал что-то невнятно про ноги и мозги.

Вот так я чуть не изменила любимому со своим непосредственным начальником, можно сказать, на рабочем месте.

Так вот, сегодня, в день пресс-конференции в главке на тему «Итоги работы участковых инспекторов за первый квартал текущего года», Аркаша наконец прилетал из Канады. Конечно, коллеги мои (особенно женского пола) отнеслись с пониманием к этому моменту, но отменить поход на пресс-конференцию с неизбежным написанием отчета по оной в ленту новостей никто не мог. Соболин и не подумал дать мне отгул. Но я летела в Большой дом как на крыльях, и ничто не могло бы испортить мне настроение в этот пасмурный день конца февраля. Ни тягостная конференция, ни бравые доклады об увеличении числа намордников (интересно, на ком?) и уменьшении числа лиц БОМЖиЗ (интересно, куда они делись?), ни статистика, которая напрочь опровергала вышесказанное, ни обстоятельная лекция о беспризорниках.

Я механически черкала в блокнотике ручкой, не к месту улыбалась и представляла себе, что будет через несколько часов в аэропорту… а потом у Аркаши дома… а потом в каком-нибудь ресторане, а потом снова в Аркашиной спальне при свете свечей и тихих звуках саксофона. Уф… Нет, надо собраться. Где тут пресс-релиз? Ага, отлично, в нем все ясно и понятно.

Только одно на всем свете могло мне испортить настроение. Это встреча с Тимуром Тимуровичем Иратовым. Я прогнала эту мысль от себя, но когда после окончания конференции я, в окружении восхищенных сотрудников ГУВД и СМИ, стала спускаться по лестнице, он уже был там. Он стоял на площадке ниже этажом, и дружная компания коллег несла меня прямо к нему в руки. Я чуть не споткнулась, повернула было назад, но сзади подпирала группа курсантов, и мне пришлось спуститься прямо к галантно протянутой руке Тимур Тимурыча.

Здравствуйте, Светочка. Что-то давно вы ко мне не заглядывали, — ласково сказал он, слегка пожимая мою руку.

Глаза его, холодные, серые, смотрели прямо в вырез моей блузки. Бесстрастно и цепко.

Это началось около полугода назад.

Мы познакомились на фуршете в честь очередного профессионального милицейского праздника в ГУВД. Иратов, начальник одного из убойных отделов, был галантен и блистал остроумием. Иметь такой источник — мечта любого криминального репортера, и я с удовольствием позволила Тимур Тимурычу считать наши отношения «дружбой». Что и сказать, информацию я от него получала качественную, горяченькую, с пылу с жару.

Иногда даже Соболин руки разводил, а Обнорский несколько раз мрачно заметил, что «за удовольствия надо платить».

Прозорливому нашему шефу я тогда не поверила, но где-то через пару месяцев нашего сотрудничества Тимурыч стал все чаще и настойчивее предлагать познакомиться поближе и приглашать то на дачу, то «к друзьям». Приглашения были так настойчивы и откровенны, что вызывали и негодование, и страх. От моих отказов в его глазах появлялось это страшное выражение холодной злобы и насмешки, словно он видел меня насквозь, и читал мой страх, смешанный с брезгливостью, и знал свою власть надо мной.