Мартин Уэйтс: Худшее из зол

Тошер качнул головой, издав стон, что могло означать «нет».

Мефистофель снова улыбнулся:

— Умница. Я тебе верю. Но знаешь, как в жизни бывает — через пару месяцев ты опять расхрабришься и начнешь думать: «Ничего-ничего, я заставлю их, таких-сяких, заплатить». Разве мы можем это допустить?

Тошер снова застонал, словно говоря: «Я никому ничего не скажу».

— И все-таки доля риска имеется. А я не хочу рисковать. Совсем не хочу. — Он начал мерить шагами пространство, будто размышляя над собственными словами. — Я тебя, пожалуй, отпущу. Проявлю милосердие. Но при этом я должен сделать все, чтобы ты ни с кем не заговорил.

Что-то в его тоне не дало Тошеру почувствовать облегчение.

Мефистофель обошел вокруг, стуча каблуками по бетонному полу.

— Ты с историей знаком? — поинтересовался он. — Я имею в виду военную историю: события не столь отдаленные.

Тошер молчал. Он слышал только надрывный свист собственного дыхания.

Продолжая шагать, Мефистофель горестно вздохнул, печально покачал головой.

— Откуда тебе знать! — заключил он. — Россия в начале девяностых. Советский Союз трещит по швам. От него отворачиваются все страны Восточного блока. Социализм гибнет, капитализм торжествует. Товарищи хотят питаться в «Макдоналдсах», носить фирменные джинсы. Их огромный, похожий на медведя Борис не в состоянии удержать разбегающиеся республики. И как же, думаешь, он поступает? Что предпринимает в этом своем насквозь пропитанном водкой государстве? Вводит танки. Везде.

Он остановился прямо перед Тошером.

— Особенно бесцеремонно он поступил с Чечней.

Мефистофель расхохотался и снова зашагал вокруг Тошера.

— Господи, ну зачем я тебе все это рассказываю? Стоит ли перед свиньей бисер метать! Но я все-таки закончу. В общем, эта Красная армия, которая никогда и ни от кого… — он остановился и посмотрел Тошеру в глаза, — которая не знала поражений, с которой никто не хотел связываться… — снова зашагал, — короче, они облажались с чеченцами. И начали применять грязные методы. Отлавливали боевиков, заставляли говорить, а потом делали так, чтобы те навсегда замолчали.

Он остановился. Нагнулся, приблизив лицо почти вплотную к лицу Тошера.

— И знаешь, как они этого добивались? При помощи горчичного газа. Они надевали на них такие же маски, прикручивали к ним емкости с горчичным газом и заставляли делать вдох. После этого… — он повел плечом, — говорить, знаешь ли, не очень хочется. И не можется.

Он сделал знак Молоту, тот подошел к Тошеру и начал прикреплять к маске емкость.

Тошер заплакал.

Мефистофель отвесил ему пощечину:

— Будь мужчиной. Это не горчичный газ — мы не смогли его достать. Приходится пользоваться составом, который поставляет нам доктор Фауст. Но результат не хуже.

Молот завершил работу, открыл клапан, отошел назад.

Тошер перестал рыдать и попробовал задержать дыхание.

— Дышать-то все равно придется, — заметил его усилия Мефистофель. — Чем раньше вдохнешь, тем быстрее это для тебя закончится.

Газ обволакивал лицо под маской, обжигал, как кислотой; пузырясь, забирался под кожу, выедал глаза.

— Подонок… — выдохнул Тошер, — грязный подонок…

Это были его последние слова. Но Мефистофель их не услышал.

Тошер сделал вдох.

Джамал пулей пронесся по периметру площади, пролетел по улице Святого Кедда, свернул на Белгроув-стрит, пробежал пару десятков метров и остановился, хватая ртом воздух. Быстро огляделся, заскользил взглядом по клубящейся в угасающем осеннем дне толпе, как через скоростной бинокль выхватывая из нее направляющихся домой с работы служащих, беспомощно озирающихся заблудившихся туристов, группы неунывающих студентов, бродяг, сидящих прямо на земле с протянутой рукой, сутенеров, уличных наркоторговцев, проституток. Обычная картина. Людское море, то прибывающее, то мелеющее на глазах, волнами двигалось в сторону вокзала и станции метро Кингс-Кросс.

Своего преследователя он не увидел.

Джамал стоял, согнувшись пополам и уперев руки в бедра. В груди пылал пожар, ноги дрожали от напряжения, он глубоко и судорожно дышал. Снова стрельнул глазами во все стороны.

И тут он его заметил. Человек выскочил из-за угла и решительно топал по тротуару, расталкивая прохожих и отшвыривая их от себя, словно скомканные бумажки; глаза горели злобой, лицо перекосила ненависть.

Не выпуская из рук сверкающий трофей, Джамал рванул с места и выскочил на Юстон-роуд.