Илья Штемлер - Признание

Из-под арки вышла девочка в школьном фартуке.

— Девочка! — окликнул Петр Петрович. — Что это за дом?

— Фонтанка, 14,— с готовностью ответила девочка.

— А раньше как он назывался?

— При царе? Дом Олсуфьевых.

— Ну как? — спросил Петр Петрович, улыбаясь.

— Почтенно, — ответил Глеб.

— Теперь вам понятно, откуда эти места мне знакомы? Мой двоюродный дед был последним владельцем дома Олсуфьевых. Именно из мансарды этого дома моя милая матушка в одна тысяча девятьсот шестнадцатом спустилась с годовалым Петенькой на руках, чтобы никогда не возвращаться сюда. И поселилась на Гороховой в ожидании, когда вернется из Нижнего Тагила ее муж, ссыльный политический Петр Егорович Олсуфьев.

— Понятно. Значит, вы из бывших?

— Как видите, из всяких. Но главное — коренной петербуржец, а не какой-нибудь там командированный. — Олсуфьев дружески тронул Глеба за плечо.

— Вы и в блокаду здесь были? Или воевали?

— И воевал. И в блокаду был. Все было… А в Москве я живу только пять лет. И никак не привыкну.

Суровый швейцар вежливо принял их вещи.

Ресторан был полуподвальный, небольшой, столиков на двадцать. Глеб и Олсуфьев сели у окна, треть которого зарывалась в землю. И в полный рост на улице видны были только дети, а взрослые лишь до пояса. Впрочем, улица была тихой, и пешеходы внимания не привлекали.

— Когда-то здесь была отличная кухня.

Глеб смущенно подумал, что денег у него осталось всего ничего.

Олсуфьев засмеялся.

— Понимаю, понимаю… Угощаю.

Глеб возразил, но затем пожал плечами и умолк.

Приняв заказ, официантка отошла.

Олсуфьев бросил на стол сигареты, спички, мундштук, палил из сифона шипучей воды.

— Люблю красивую жизнь. Потом мы отправимся в театр. Или в кино. Я сведу вас в старый синематограф «Пикадилли» на Невском. Сейчас он называется кинотеатр «Аврора». Там, за углом, на Малой Садовой, жил мой приятель, отличный физик Аржанов. Он умер в блокаду. Замерз на улице, на пороге своего дома…

За соседний столик сели девушка и молодой человек. В руках девушки были прекрасные белые гладиолусы. Лепестки, широкие снизу, ступеньками сужались кверху, по длинному стеблю. Девушка задумчиво перебирала пальцами лепестки, точно взбиралась по лесенке.

Официантка поставила бутылку коньяка, салат, селедку и еще что-то запеченное в тесто.

Глеб нацелился в селедку, очень уж аппетитно она выглядела.

— А я в той «Авроре» играл на рояле. Теперь-то из-за руки не очень…

Глеб хотел спросить, что с рукой, но постеснялся. На фронте, наверно, известное дело…

— Меня ранило под Тосно. В плечо. И привезли в Ленинград, в госпиталь. Первая блокадная зима.

Олсуфьев придвинул пачку, достал сигарету и принялся заправлять ее в мундштук.

Девушка за соседним столом чему-то улыбалась. А парень хмурился.

Глеб ел мясо и думал, что, пожалуй, Олсуфьеву пить много не следует. Он быстро пьянеет.

Сок прорвался в вилочные проколы и вытекал четырьмя светлыми ниточками. Вкусно хрустели завитки жареного лука, золотистые и пряные.

— Такой лук называется «гриль», — произнес Олсуфьев. — Прекрасная штука жареный лук… В блокаду специальные агитаторы разъясняли людям, как надо съедать свой паек хлеба. Сто двадцать пять граммов в сутки.

Раздался стук упавшего стула.

Девушка бежала по проходу, а молодой человек смотрел перед собой, в пространство, оставаясь сидеть на своем месте. Длинные голубые его штанины торчали из-под стола.

Олсуфьев укоризненно покачал головой.

— Поспешите, молодой человек. Догоните ее. Извинитесь.

Парень строго свел светлые брови:

— Стимула нет. Ясно, дед?

Олсуфьев изумленно оглядел его.

— Ясно, — вымолвил он. — Кстати, стимул — это остроконечная палка, чтобы погонять скот. У древних греков. Ясно?

— Не ясно, — дерзко ответил парень и, не торопясь, направился к выходу.

Через некоторое время за окном промелькнули голубые его штаны.

Глеб и Олсуфьев засмеялись.

Подошла официантка.

— Вам посчитать?

— Нет! — воскликнул Олсуфьев. — Мы еще посидим.

— Петр Петрович…

Глеб незаметно качнул головой: не надо. Официантка сделала знак, что все поняла, положила счет на край стола и отошла.

— Сейчас, сейчас. Посидим и пойдем. В гостиницу. Спать. Завтра мне выступать на семинаре по магнетикам… Ну вы сегодня и выдали! Я слушал и млел. Голова! Далеко пойдете, поверьте моему нюху. У вас есть знаете что?

— Что? — как бы равнодушно проговорил Глеб.