Джон Берли - Уайклифф и последнее жертвоприношение

Он вышел из ванной голышом и стал натягивать белье. Кэтрин, сидя в постели, молча наблюдала, как он одевается. Эйб Гич был мужчина крупный — невысокий, но кряжистый, крепко сложенный. Казалось, тело его целиком состоит из сросшихся кубов. Волосы на груди у него уже начали седеть, но кудрявая шевелюра все еще оставалась густой и темной.

Гич застегнул рубашку, натянул носки и брюки, потом склонился над нею:

— Ну как, милая, все в порядке?

— Надеюсь, жива останусь…

Он поцеловал ее в губы, потом в обнаженные груди… Черты его лица, как и все прочее в его облике, были крупными и грубоватыми, кожа на лице вся в мелких пупырышках, словно апельсиновая кожура. Сейчас на губах Гича гуляла легкая самодовольная улыбка.

Он встал, направился к двери и на пороге обернулся:

— Увидимся вечером, ладно?

— Погоди, я сейчас спущусь и сделаю тебе завтрак.

— Не беспокойся, поваляйся вволю. Надеюсь, Эльза меня накормит.

Это было сказано таким тоном, словно он небрежно потрепал ее по щечке, приговаривая: «Ты свое дело сделала, детка, на большее не рассчитывай».

Кэтрин осталась неподвижно лежать в постели, всматриваясь в никуда.

Всякий раз после бурного акта с Эйбом ей казалось, что от нее остается только тень, отражение в зеркале. Она была опустошена. Ничего не чувствовала. Ничего не имела. Даже своего собственного тела.

Ну нет, конечно, это слишком сильно сказано, слишком! Эйб вовсе не чудовище, ей, можно сказать, здорово повезло, у других получается значительно хуже. И у нее есть дочь. И еще дом — старинный дом, который она очень любит, собственная машина… Ну и деньги, которые она вольна расходовать, как пожелает. Конечно, наличие всего этого неразрывно связано именно с тем, что сама она — миссис Кэтрин Гич, супруга Эйба Гича. Ну и что? Разве она не была готова к этому?

— Ты сама не понимаешь, как тебе повезло! — говорили ей все вокруг, но что толку? Она и сама себе это повторяла. Ведь по логике вещей это так и было, а логика, увы, плохой утешитель…

Из постели она видела собственное отражение в зеркале трюмо. Зеркало напротив постели — еще одна скрытая подковырка Эйба. Да, ей уже тридцать девять. Интересно, а на сколько она выглядит? Волосы пока без седины, пышные и красивые. А скоро они станут пепельного цвета, который придает мужчинам такую приятную солидность, а женщин делает заложницами парикмахеров с их красками… Но нет, она не пойдет на эти жалкие уловки. Если окажется, что и после климакса жизнь еще продолжается, то зачем делать из себя посмешище, суетиться, пытаясь скрыть очевидное?

Бледность ее лица резко оттеняли темные волосы и карие глаза. Джонни Глинн однажды сказал ей: «Твои глаза — как минные поля, Кэти, ей-богу, такие же опасные — даже боязно бывает…» Старый добрый Джонни Глинн, красиво говорит и мягко стелет…

О, нет! Не стоит ей снова вспоминать все это…

Глядя в зеркало, она медленно провела по волосам пальцами, приподняла тяжелые пряди и уронила их на плечи.

А вот ее сестра-двойняшка Джессика живет совершенно иначе. Интересно, чувствует ли Джессика себя счастливой? Глупый вопрос. Скажем так — что она больше ощущает, удовлетворение или разочарование? Как ни странно, наверно, все-таки удовлетворение. Подумать только! У Джессики такая странная жизнь. Две женщины плюс нескладный мужчина и подросток, живущие на ферме, и все вместе пытаются как-то наскрести себе на кусок хлеба с маленького клочка земли, притом без особого умения и довольно безуспешно…

Кэтрин порывисто поднялась с постели, подошла к окну и отдернула гардины. Вот она, привычная картина: лужайка в окружении кустарников, дальше пологий берег с полоской глинистой земли — и речка, впадающая в море. И примулы на меже, которая отделяет их владения от церковного двора. А на том берегу реки — маленький лодочный причал с сараем, а сразу за ним вырастает сумрачная громада леса — Тренник Вуд. Простая жестяная крыша сарая отливает под солнцем оранжево-красным суриком. Наверно, главным образом она вышла замуж за этот чудный дом…

Она накинула халат, сунула ноги в шлепанцы, умылась, а потом спустилась на кухню.

Семья всегда завтракала в большой, старомодно обставленной кухне. Эйб уже приканчивал второе вареное яйцо, на его подбородке виднелся смазанный след яичного желтка. С раннего детства он каждое утро ел по два яйца всмятку, пока ему не исполнилось тринадцать лет и его матушка наконец не решила, что подростки способны питаться и чем-нибудь другим, кроме яиц всмятку… Но и теперь, в свои сорок один, он с самозабвением налегал на них, словно наркоман, пристрастившийся к героину.