Валентина Мельникова - Финита ля комедиа

- Вера... Вероника Соболева, - отвечает девушка. Она не опускает ресниц и смотрит на нее, как верующая на образ. - Я здесь в ученицах... Блонды пришиваю...

И голос у нее хорош... Грудной, глубокий, гибкий...

Мгновение молча они смотрят в глаза друг другу.

Всего мгновение, но зрачок в зрачок.

"Удивительные глаза, - опять думает Муромцева. - Длинные, горячие, сверкающие. Они все говорят без слов". И снова спрашивает:

- Сколько тебе лет? Ты замужем?

- Семнадцать минуло, сударыня. Я сирота и девица.

- Ты одна живешь?

- Нет, у меня брат на руках. Ему двенадцать всего.

Своим трудом живу. - И уже тише добавляет:

- Бабушка у меня всю жизнь при театре... Костюмершей...

Потому и меня взяли, когда она в прошлом году померла.

- Грамоте знаешь?

- Знаю, сударыня, - Кивает она.

И тут Муромцева не выдерживает. Придвигает к ней свое кресло и заглядывает в эти удивительные глаза.

- Любишь театр? - спрашивает она быстро и шепотом, слегка задыхаясь. Ей не надо ответа. Она уже знает его, но все ж удивляется тому потоку огня, который выплескивает на нее эта девочка.

- Люблю, - столь же тихо и страстно звучит в ответ.

И вдруг ее словно прорывает. Девичий голос дрожит, его хозяйке надо успеть слишком много сказать, пока Муромцева не оттолкнула ее, не сослалась на недостаток времени.

- : Я выросла в театре. Бабушка приносила меня сюда еще в корзине. Я все роли знаю. И мужские, и женские... Я помню ваш дебют пять лет назад. Это была Офелия, и вы так замечательно пели...

Моего вы знали ль друга?

Он был знатный молодец.

В белых перьях статный воин

Первый в Дании боец...

<����Здесь и далее перевод Кронеберга.>

Муромцева машинально произносит слова королевы Гертруды:

- Ах, бедная Офелия!.. Что ты поешь?

Вероника смотрит на нее безмятежно-отрешенным взглядом, на лице улыбка, робкая, слегка растерянная.

Она словно не понимает, чего от нее хотят, что с ней происходит.

- Что я пою? - спрашивает она. Нет, не она... Офелия. - Послушайте, какая песня... - И, потрясая сердце великой актрисы, на всю гримерную зазвенел, зарыдал богатый девичий голос...

Муромцева потрясена. Откуда в этой девочке столько страсти? Откуда ей знать, что испытывает женщина, чьим смыслом существования была любовь? Откуда в ней подобные метания души, гибнущей оттого, что любовь не просто уходит, ее безжалостно отнимают?..

Схватившись за голову, Вероника рыдает. А Муромцева обнимает ее и рыдает вместе с ней. Но это слезы очищения. Она опять деятельна и энергична. И вновь свет горит в ее прекрасных глазах, а лицо сияет восторгом. Теперь она знает, кому передаст со временем свои роли.

В течение часа она утрясает все дела. Конечно же, Верочка едет с ней на гастроли. Конечно же, ее братишка поживет это время у нее на даче под присмотром молочницы. Конечно же, они сейчас же поедут по магазинам и приобретут все необходимое из одежды, обуви, белья и всего прочего, в чем нуждается всякая красивая девушка ее возраста.

Муромцева буквально летает по театру, она оживлена и улыбчива. И все несказанно удивлены столь чудесному превращению уставшей от жизни женщины с потухшими глазами в богиню с пылающим взором. И никому не дано понять, что у нее появился смысл жизни.

Она не желает расставаться с Верой ни на минуту.

И уже вечером девушка вместе с братом переезжают к ней на квартиру. Она больше не чувствует себя одинокой. Только где-то далеко-далеко, в самом потаенном уголке ее сердца осталась еще крошечная точка, которая по-прежнему саднит и ноет, но это уже не та боль, которая свивала все ее чувства и разум в тугую спираль.

Теперь эта боль всего лишь напоминание о человеческой низости. Напоминание о том, как похоть победила любовь...

Этой ночью она впервые не вспоминала Савву Андреевича. Но о Вере тоже не думала. За нее она была спокойна. Девочка попала в более чем надежные руки.

В ее руки.

А в памяти неожиданно всплыло другое лицо. Лицо девушки, которая столь же глубоко ненавидела театр, сколь Вероника и сама Муромцева его любили. Девушка, которая тоже выросла рядом со сценой, но мечтала вырваться из театра, как мечтает вырваться на свободу дикая птица, попавшая в силки птицелова...

За несколько дней до болезни в гримерную к Муромцевой постучался театральный суфлер Гузеев и попросил посмотреть его дочь. Помнится, она очень удивилась, что у него есть дочь. Он казался ей очень старым. Угрюмый, с лицом, сморщенным, как печеная картофелина, чуть выше среднего роста, сутулый, с одной ногой короче другой, он вызывал в ней чувство жалости и, одновременно с этим, неосознанный, почти животный страх.