Валентина Мельникова: Финита ля комедиа

Муромцева зябко поводит плечами под тонкой турецкой шалью. Оно хорошо понимает, что ее время безвозвратно уходит. Еще два-три года, от силы пять, и она будет вынуждена передать многие свои роли другим, может, не столь талантливым, но молодым актрисам.

Она подходит к окну. На дворе вовсю бушует весна, и оно открыто. Недавно распустилась сирень, и все вазы в доме и здесь, в гримерной, заполнили огромные бело-сиреневые букеты, издающие тонкий, будоражащий душу аромат. В клетке за ее спиной заливаются канарейки.

Но даже весна ее не радует. Лицо ее враз осунулось, пожелтело, в глазах угрюмая, почти смертельная тоска.

Утром у нее в доме побывал ее старинный приятель, актер Шапарев. Он спрашивал у нее ответа: согласна ли поехать на гастроли по уже известному маршруту - Иркутск, Томск, Омск... Тогда она сомневалась, выспрашивала подробности и условия.

- Труппа подобралась неплохая, - объяснял Шапарев. - А примадонны нету. Откажешь, все рассыплется.

- Возьмите Палинецкую, - советует она равнодушно.

Но Шапарев удрученно качает головой.

- Таланта нету, милая. И имени нет.

- Зато как хороша, молода, стремительна! Куда нам, старухам, с такими кобылками тягаться?

Шапарев громко сморкается в огромный клетчатый платок. Его разбирает смех. Но какова? Впервые он видит, чтобы Муромцева ревновала к молодости.

- Для сцены, красавица, молодость - вещь дешевая, - говорит он назидательно. - И годы при таланте значения не имеют. До известной границы, конечно.

Ну, а тебе до подобных границ еще ой как далеко! Хе-хе!..

Знаешь поговорку: в сорок лет - маков цвет! В сорок пять - баба ягодка...

Но она жестко смотрит на него и не дает закончить фразу.

- Я устала. Я хочу уйти.

Шапарев делает преувеличенно большие глаза, приподнимается с кресла и начинает мелко крестить воздух.

- Очнись, Поленька! В твои-то годы на покой?

Твое же имя единственное, которое дает полные сборы по всей Сибири! Ты бы уж сразу тогда напрямки в монастырь.

Муромцева хмурит тонкие брови. Пальцы ее нервно перебирают и накручивают на палец бахрому шали.

Шапарев наблюдает за ней и мысленно сетует. Неужто и впрямь безумно влюблена в Булавина? Но почему ж так решительно дала ему отставку? Да и что, спрашивается, она нашла в этом славянском шкафе? Так он слегка презрительно называет Савву Андреевича про себя, потому что один из немногих знает: Муромцева никогда не была его содержанкой.

Шапарев вздыхает и вновь оглушительно сморкается в свой безразмерный платок. Э-хе-хе, хе-хе! Молодости свойственно заблуждаться, а старости сомневаться. И это один из законов подлой жизни! Но чего, спрашивается, страдать? Кругом одни воздыхатели: купцы, промышленники, офицеры... И свой брат-актер.

Выбирай любого! Но она запала на этого грузного, стареющего ловеласа, и, кажется, даже свет померк в ее глазах после столь непонятного ему, Шапареву, разрыва?

И он действительно многого не понимает! Булавин увлекся девчонкой... Тридцать пять лет разницы! Нет, это не поддается ее разумению, и от этого она страдает еще больше, а обида и унижение чуть ли не убивают ее.

Ведь он выбрал не душу, не ум, не талант, он выбрал юное тело... Но она ни за что не станет бороться за свое место в его сердце. Она знает на собственном опыте, что насильно мил никогда не будешь!..

Но вслух говорит:

- Брошу года на два сцену. Уеду за границу, отдохну, подлечусь, мир посмотрю. Я так устала от этой мишуры и злословия. Мне так хочется отдохнуть.

- Ты в своем уме, Поленька? - Лицо Шапарева вытянулось. Он соскочил с кресла и принялся нервно ходить по комнате и даже заламывать руки от отчаяния.

Она внешне спокойно следила за ним взглядом.

- Ты ведь умрешь без сцены, - в голосе его слышны неподдельные слезы. Ты ведь сама себя не знаешь, Полюшка. Ты за этой границей будешь задыхаться, как рыба на песке. И еще больше будешь мучиться, страдать, изнывать от тоски и ностальгии. - Он опять плюхается в кресло и страдальчески прикрывает глаза ладонью.

- Я все прекрасно понимаю, - отвечает она. - Но потом я вернусь...

- Потом? Шутка сказать! Потом уже старость, Полюшка!

- Ну что ж! Я ведь не "простушка". Перейду прямо на старух. Только не здесь, где всяк меня знает и видел на первых ролях. Уеду в тот же Тесинск. Там, говорят, неплохой театр, и режиссер молодой, но большой умница. Ты меня знаешь, я и в роли старух кого угодно переплюну. А тут мне все постыло! Пойми, дорогой, куда ни гляну здесь, куда ни выйду - тоска! Североеланск мне уже могилой кажется...