Екатерина Лесина - Райские птицы из прошлого века

Голос Тамары упал до шепота, который звучал жутко, и даже шмели притихли, не смея оборвать страшную историю.

– Жила она замужем недолго, а как помер супруг, так и вернулась в поместье. А тут война. И потом революция. Далеко, но близко. И однажды явились в дом люди в кожанках, да не сами – привели их. Вот так и встретились наново родственники, только не было в той встрече радости.

Она выдохнула и снова закашлялась, хватаясь обеими руками за горло.

– Нет-нет… все в порядке… Садись. Дорасскажу.

Лицо Тамары стало бледно, а губы и вовсе обрели лиловый оттенок.

– Первым делом голубятню разрушили. Птиц били так, что лишь перо летело. А как подожгли, то и кинули в огонь и барина, и сына его. Радовалась сестрица, что отомстила и за матушку, и за себя. А вторая все молилась и молилась. Прощения у Господа выпрашивала.

– Но история на том не закончилась?

– Нет, конечно. Это было бы слишком просто для легенды, – Тамара улыбнулась. Десны у нее были синюшными, как и зубы. – В любой приличной легенде невинно убиенные убийцам мстят. Вот и голуби вернулись к законным хозяйкам. Курлыкали, упрекали. Спрашивали: за что барина обидели? За что нас погубили? И гоняла сестрица старшая голубей криками, выстрелами, а младшая – только плакала. В доме же ГПУ обосновалось, а что, места много, хватит всем. И подвалы хорошие, глубокие. Говорят, что если знать секрет, то до самой реки подземными ходами дойти можно. Врут, наверное.

– Наверное, – согласилась Саломея.

– Пытали здесь многих. И расстреливали. Но чем больше крови лилось, тем легче было голубям возвращаться. Вот уже и днем, и ночью не стихало воркование. А по вечерам так и вовсе стая кружила над пепелищем голубятни, да на крышу дома садилась. И старшая сестрица бежала на чердак, чтобы прогнать проклятых птиц. На чердаке ее и нашли повесившейся. Люди-то поговаривали, будто видели, как в тот день вылетали голуби сквозь крышу к самому солнышку. А с крыльев их кровавый дождь на землю летел. И не выдержала земля. Вспыхнула пожаром, который все имение сожрал… кроме дома.

– Занятная история.

– Мне ее Сергей рассказал, – Тамара прижала книгу к животу. – Он из-за нее загорелся дом купить. Чтобы настоящий, древний и с привидениями. Да и дома тут не было. Фундамент и стены только. Мама ругалась. И Танька тоже. Обычно он делал, как Танька хотела, а тут… судьба, наверное.

Сказала она без грусти и слез в глазах, как говорят о факте свершившемся, который эмоции переменить не в силах, а потому не следует на них тратиться.

Саломее тоже хотелось бы не тратиться на эмоции, но не выходило. Часто снилось пожарище или старая ель с обожженными лапами, снег истоптанный и чужие лица. Люди. Тоска. Двор в оконной раме, как будто картина с неизменным сюжетом. И рыжие веснушки, пропадавшие на зиму.

Тогда Саломея лишалась сил.

Но на дворе стоял август, гудели пчелы, одичавшая роза сыпала лепестками на траву.

– Скажите, – спросила она. – А со второй сестрой что случилось?

– Ну… не знаю. Одни говорят, будто она тоже самоубилась. Другие – что это старшая младшую повесила, когда поняла, что ее саму скоро к стенке поставят, и поспешила все подстроить. А сама с награбленным за границу ушла. Есть и третьи, которые думают что второй вовсе никогда не было.

– А Булгин во что верил?

– В деньги.

И Тамара открыла книгу. Она вдруг разом потеряла всякий интерес к происходящему, и Саломее не осталось ничего, кроме как уйти.

Тамару назвали в честь бабушки по отцовской линии.

– Тамарой будет. Царицей! – сказал Герман, и матушка его согласилась. Она, уже постаревшая, сумела-таки сохранить осанку и девичью стройность фигуры. Седые волосы Тамара Игоревна зачесывала гладко, скручивая куколь и закрепляя его рожками заколок.

Девочке она заплетала косу, повязывая огромные пышные банты, хотя если бы кто спросил Марию Петровну, она бы сказала, что банты – сущее барство. Тем паче кому такую красоту показывать? Томка часто и подолгу болела, росла диковатой и особого, упрямого норову. Когда что-то было не по ней, Томка не кричала, как делала Танька, но замолкала, поджимала губы и смотрела на мать круглыми коровьими глазами. От взглядов этих Марии Петровне становилось жутко, и, жуть скрывая, она кидалась в крик, а когда и лупила. Потом жалела, гладила, целовала… свое же, родное, хоть бы какое.

Читать Томка выучилась рано, еще до школы. Считала бегло, а к третьему классу с легкостью перемножала в уме двухзначные цифры. Но во всем остальном оставалась прежней – диковатой, необщительной. Держась наособицу, она будто бы наблюдала за людьми, не делая различий меж ними.