Буало-Нарсежак: Из царства мертвых

— Сколько же ей тогда было?

Жевинь вытащил из нагрудного кармана платок и промокнул губы.

— Как раз двадцать пять, — сказал он тихо. — Как сейчас Мадлен.

— Черт побери!

Они помолчали. Флавьер обдумывал услышанное.

— Твоя жена, конечно, об этом знает? — спросил он.

— В том-то и дело, что нет… Я все это узнал от тещи. Вскоре после свадьбы она мне и рассказала о Полине Лажерлак. Тогда я ее слушал вполуха, только из вежливости… Если бы знать заранее! Теперь она уже умерла, а больше и спросить не у кого.

— Как ты думаешь… может, она нарочно так разоткровенничалась?

— Да нет, не похоже. Просто к слову пришлось. Но я отлично помню, что она просила ничего не рассказывать Мадлен. Видно, ей было неприятно, что в роду у них оказалась какая-то ненормальная. Лучше, чтобы дочь об этом не знала…

— Все-таки у этой Полины Лажерлак, вероятно, был какой-то повод для самоубийства?

— Похоже, что никакого. Она была счастлива: незадолго до этого у нее родился сынишка. Все надеялись, что материнство вернет ей душевное равновесие. Как вдруг…

— И все-таки я не вижу, при чем тут твоя жена, — заметил Флавьер.

— При чем? — подавленно повторил Жевинь. — Сейчас поймешь. После смерти родителей Мадлен, как водится, достались кое-какие безделушки, украшения, которые принадлежали ее прабабке, в том числе янтарное ожерелье. Так вот, она их то и дело достает, перебирает, любуется без конца с какой-то… ностальгией, что ли. Потом еще у нас есть портрет Полины Лажерлак, написанный ею самой… Она ведь тоже увлекалась живописью. Мадлен созерцает его часами как зачарованная. И это еще не все. Как-то я ее застал, когда она поставила этот портрет на стол в гостиной, рядом с зеркалом. Она надела ожерелье и пыталась сделать себе такую же прическу, как на портрете. С тех пор она так и ходит, — закончил Жевинь с видимым смущением, — с большим пучком на затылке.

— А что, она похожа на Полину?

— Ну… Разве только совсем чуть-чуть…

— Хорошо, я еще раз спрашиваю: чего же ты все-таки боишься?

Вздохнув, Жевинь снова взял сигару и рассеянно уставился на нее.

— Не знаю, как и признаться в том, что у меня на уме. В одном я уверен: Мадлен очень изменилась. Я тебе больше скажу… Иной раз мне приходит в голову, что женщина, которая живет со мной… вовсе не Мадлен!

Флавьер поднялся и заставил себя рассмеяться:

— Ну ты и скажешь! Кто же это, по-твоему? Полина Лажерлак? Не сходи с ума, Поль, дружище… Что ты будешь пить? Портвейн, чинзано, «Кап-Корс»? [1] Кап-Корс — северное окончание острова Корсика. Здесь: вино с виноградников Кап-Корс.

— Портвейн…

Флавьер вышел в столовую за подносом и бокалами. Жевинь крикнул ему вслед:

— Я ведь даже не спросил, ты-то сам женат?

— Нет, — донесся до него приглушенный голос Флавьера, — и не имею ни малейшего желания.

— Я слышал, ты ушел из полиции? — не унимался Жевинь.

Последовало короткое молчание.

— Тебе помочь?

Оторвавшись от кресла, Жевинь подошел к открытой двери. Флавьер откупоривал бутылку. Жевинь привалился плечом к косяку.

— А у тебя тут славно. Извини, дружище, что морочу тебе голову своими историями… Чертовски приятно было тебя повидать. Надо бы сначала позвонить, но, понимаешь, я так закрутился…

Флавьер выпрямился, спокойно вытащил пробку. Неловкий момент миновал.

— Ты что-то говорил о кораблестроении? — напомнил он, разливая вино.

— Да. Мы делаем корпуса для катеров. Очень крупный заказ… Похоже, в министерстве боятся попасть в переделку.

— Еще бы! Со «странной войной» пора уже кончать. Ведь скоро май… Твое здоровье, Поль.

— Твое, Роже.

Они выпили, глядя друг другу в глаза. Стоя, Жевинь выглядел приземистым и коренастым. На фоне окна четко вырисовывалась его голова римлянина с мясистыми ушами и благородным лбом. А ведь Жевинь звезд с неба не хватает. Просто в нем есть какая-то капля провансальской крови: ей-то он и обязан своим обманчивым профилем римского проконсула. После войны он будет миллионером… Флавьер устыдился своих мыслей. Ведь и для его дел выгодно, что другие сейчас воюют. Пусть даже он признан негодным к военной службе, что это меняет? Он поставил бокал на поднос.

— Знаешь, эта история не выходит у меня из головы. У твоей жены никого нет на фронте?

— Какие-то дальние родственники, мы с ними почти и не знались. Можно сказать, никого.

— А как вы с ней познакомились?

— О, это очень романтическая история.

Жевинь рассматривал свой бокал на свет, подыскивая слова. Все тот же страх показаться смешным, из-за которого он и в прежние времена терялся и заваливал устные экзамены.