Фредерик Дар - Освободите нас от зла

Иногда, вспоминая о ее измене, я впадал в гнев и отвешивал ей пощечину. Это нравилось мне, и ей, кстати, тоже. Пощечины освобождали нас, и следовавшие за этим периоды любви стоили стыда и боли. Об убийстве мы вспоминали все реже и реже… В газетах об этом не было ни слова, и полиция к нам больше не наведывалась. Дела подобного рода кочуют обычно из отдела в отдел, пока о них вовсе не забывают. Каждый год во Франции исчезают люди, и готов поспорить, до сей поры никто не знает, что с ними стало. Дело Нормана должно было пополнить нескончаемый ряд ему подобных. В те редкие дни, когда, после долгого молчания, мы возвращались к нему, Глория спрашивала, что я сделал с трупом. Это было моим наваждением, и я не хотел раскрывать ей правду, опасаясь нервного срыва, поскольку ей приходилось бы ежедневно встречаться с местом его упокоения. Я всячески избегал обсуждать этот вопрос. Но она становилась все настойчивее по мере того, как видела, что я излечиваюсь от ревности. Мужчине трудно противостоять женской воле, поскольку у него все иначе. У мужчины воля переплавляется в долг, вместе со всем трудным, что подразумевает под собой это слово, а вот у женщин воля есть каприз, со всем тем сладким и возбуждающим, что входит в это понятие.

Однажды вечером, когда мы подольше задержались на заводе, чтобы самим проследить за отправкой значительной части продукции за рубеж, я рассказал ей всю правду. Необходимо было проверить таможенные бумаги, поскольку приходилось соблюдать определенные нормы при упаковке отправляемых грузов. Мы не обращали внимания на время и старались не замечать усталости, смыкающей наши глаза. В конце концов все было практически готово к отправке, мы погасили свет и заперли дверь кабинета. Глория даже не поправила косметику.

— Поедем куда-нибудь поужинаем? — предложил я.

У меня зрело смутное желание забыться в музыке и шампанском. Глория ответила согласием, и мы направились через заводской двор к машине. Мы уселись, и я проделал все обычные для водителя операции. Включил фары. Ослепительный свет уперся в стену, послужившую Норману усыпальницей. Эта огромная белая стена в желтом свете показалась мне гигантским вертикальным склепом, странным мавзолеем, бросившим вызов людям и небу. Никогда еще на моей памяти человека не хоронили так высоко. Свет фар придавал этому сооружению вид таинственный и пугающий, и я, сам того не желая, вдруг произнес:

— Он там!

Глория вздрогнула. Она поняла, что речь идет о ее жертве, но ей не удавалось слить воедино место, как таковое, с тем, кто находился в этой стене. Я указал пальцем.

— Он там, Глория, — повторил я. — В десятке метров от нас. Он навечно замурован в этой стене…

Она вздрогнула и посмотрела на меня испуганным взглядом.

— Ты хотела это знать, — сказал я, — так что вот, изволь! Не правда ли, уникальная могила, никому и в голову не придет искать его здесь?

И я со всеми подробностями рассказал о трудоемкой и хитроумной процедуре, к которой пришлось прибегнуть. Она слушала молча, словно рассказ мой парализовал все ее чувства и мысли. Она не сводила взгляда с этой жуткой стены. Она пыталась определить, в каком именно месте замуровано тело; тело того, кого она любила. Когда я замолчал, тишина показалась мне гнетущей. Вид этой каменной стены, освещенной фарами автомобиля, погружал нас обоих в какой-то жуткий экстаз. Я не мог даже пошевелиться. Я повернул ключ зажигания в замке, и знакомое урчание мотора вывело нас из оцепенения. Глория молчала, но я не решался заговорить с ней сейчас. Я отъехал назад, и колдовское наваждение улетучилось. Затем навстречу поплыли унылые улочки заводских кварталов, бульвары, обсаженные деревьями и плохо освещенные, наконец показались огни Парижа. Я доехал до площади Звезды. Яркая иллюминация на Елисейских полях пролила мне бальзам на душу. Мы зашли в ночной ресторан, который посещали иногда. Машину я припарковал неподалеку. Мне стоило огромных усилий расшевелить Глорию. Казалось, она пребывала в состоянии шока. Я положил ей руку на шею и принялся гладить. Моя ласка заставила ее вздрогнуть. Она отвела голову и попыталась уклониться от моей руки. Я молча вышел и не стал протягивать ей руку, чтобы помочь выбраться из машины, смутно догадываясь, что свою она мне не подаст. Я внушал ей ужас. Пока Глория ничего не знала о процедуре погребения Нормана, она не задумывалась и о моей роли в этом деле, но теперь, когда я ей все поведал, она наверняка считала меня пожирателем трупов.