Фредерик Дар - Освободите нас от зла

— Что это означает, о чем они перестукиваются?

Он знаком приказывает мне замолчать и продолжает напряженно вслушиваться. Наконец, когда эта «азбука Морзе» заключенных заканчивается, он украдкой вытирает лоб, будто он у него покрыт испариной.

— Они дают знать, что во дворе появилась мамаша гильотина…

Мы давно об этом догадываемся, но подтверждение наших предположений угнетает нас еще больше.

— Значит, поставили все-таки?

— Да, поставили. И наши собратья ее видят!

Мы одновременно представили себе две деревянных руки, воздетые к небу в уже редких гаснущих звездах.

— Плохи наши дела, верно?

— Хуже некуда…

— Если ее уже соорудили, они не замедлят появиться, да?

— Да…

— Интересно, что они сейчас делают?

Феррари вздыхает.

— Поди узнай… Оформляют бумаги… Или судейские запаздывают, я же говорил тебе… Бедные дядечки, их вытащили из теплых постелей поглазеть на нас… Представляю, как недовольны их жены!..

Я не отвечаю, жду… Но звуки, которые доносятся до меня, либо знакомы мне, либо непонятны…

— Первыми войдут охранники? — спрашиваю я, возвращаясь к своему ужасному видению…

— Пес их знает!

— Они будут разуваться?

— Ты с ума сошел! Зачем?

— Я видел в кино.

— Режиссер выжимал слезу у публики… А в жизни все проще! — Он передергивает плечами. — Да и зачем вся эта ерунда? Мужчины умеют умирать…

— К сожалению, они не очень умеют жить…

— Ты уже говорил!

Он встает и подсаживается ко мне, настолько близко, насколько позволяет цепь.

— Ты недавно спрашивал, не сожалею ли я о прожитой жизни… А ты, парень? Сам-то о ней сожалеешь?

— Я сожалею не о том, что теряю ее, а о том, что прошла она у меня именно так…

Это был самый долгий день во всей этой истории. Я все время задавался вопросом, уступит ли Глория или будет продолжать упорствовать. Вечером мы поехали в театр, поскольку получили приглашение на генеральную репетицию, и не было никаких оснований отказываться от него. Пьеса оказалась хорошей и поставлена неплохо, хотя, на мой взгляд, и грешила некоторым многословием. Но я получил определенное удовольствие. Глория же не обращала никакого внимания на то, что происходило на сцене. Она была погружена в свои мысли… Она бросала взгляды вокруг себя и во время антракта; когда раздался звонок, возвещавший о начале третьего акта, я заметил Нормана. Он торчал у стойки бара. Костюм цвета морской волны, белая рубашка и голубая бабочка. Воистину, красавец. Я перехватил его взгляд, направленный на меня, и понял, насколько этот парень меня ненавидит. Ненавидит просто потому, что я муж своей жены. Я напустил на себя вид равнодушный и рассеянный, стараясь не смотреть в его сторону. Затем я увидел его на выходе. Он пожирал Глорию глазами… Неужели они настолько влюблены друг в друга, что договаривались о подобных свиданиях, во время которых не могли обменяться даже словом, и лишь пылкие взгляды свидетельствовали об их чувствах? Да, они любили друг друга, и любовь их была для меня словно удавка на шее!

На обратном пути мы не проронили ни слова и никуда не поехали ужинать, хотя обычно заворачивали в какой-нибудь ресторанчик. Страшное горе переполняло меня, и хотелось плакать…

Назавтра, в урочный час, я появился в почтовом отделении на улице Дюфур. Служащая подмигнула мне. Должно быть, я вызвал у нее симпатию, и постепенно между нами устанавливалась то ли дружба, то ли сообщничество. Она достала из своего ящика странный пакет. Он был красного цвета с белым квадратом посередине, видимо, для адреса. Наверняка, какое-то нововведение, завезенное к нам из США. Взяв его в руки и убедившись, что он плоский, я понял, что, кроме письма, в нем ничего нет. Я вышел, держа конверт в руках. Признаться, дурной вкус Глории меня удивил. Вскрыв конверт, я нашел в нем листок бумаги с единственной строчкой:

«Потерпите. Я собираю нужную сумму».

Я задумался. Что-то здесь не так, что-то было во всем этом настораживающее. Странный конверт… дурацкий цвет… И почему она использовала такой большой конверт для записки из одной строчки?

Я направился на работу. Проехал по набережной Сены и возле Дворца спорта остановился у бензоколонки. За мной притормозила машина. В ней сидели двое мужчин. Я и внимания не обратил на них. Когда мне заправили машину, я рассчитался, дав при этом крупную купюру. Служащий бензоколонки понес ее в кассу, чтобы разменять. В это время один из мужчин, подъехавших сзади, вышел и приблизился к дверце моей машины. Он был невысок, широк в плечах, с черной щетиной на щеках и с настойчивым взглядом. Вероятно, корсиканец. На лице у него играла гнусная улыбка.