Иван Парфентьев - Прошлое в настоящем

Утром, когда Зотов проспался, он был доставлен на допрос. Я уже имел справку на Зотова.

— Твои? — спросил я Зотова, показав ему дактилоскопические карты.

— Наверно, мои. — ответил Зотов.

— Как наверно? Посмотри на свою подпись.

— После этой подписи мне столько раз мазали пальцы, что трудно припомнить. Мазали в колонии, мазали в тюрьме.

— А вот это твои отпечатки? — я показал ему разбитые стекла, изъятые с места происшествия.

— Не знаю, — ответил Зотов.

— Как же не знаешь? В палатке обнаружены.

— Ну раз в палатке, тогда мои. — И Зотов попросил воды. Он залпом выпил две кружки и, опустив голову, стал ломать козырек кепи.

— Еще пригодится, зачем вещь портишь, положи на стул, — сказал я. — Кто еще был с тобой на деле?

— Палатку взяли мы втроем, — ответил он, — я, Лукохин и Бутырин. Они на чердаке. Там и мешок с продуктами. — Он немного помедлил и спросил: — А почему вы их не задерживаете?

— А ты что, спешишь?

— А мне надо спешить, — ответил Зотов. — Быстрее осудят, быстрее срок дадут, да и пора завязывать. — И Зотов протянул мне листок, на котором было написано стихотворение, сочиненное бывшим вором Беньковским. Я приведу это стихотворение не потому, что оно имеет художественную ценность. В этом стихотворении обрисован характер, и оно интересно именно этим.

Он ожидал, пока я дочитывал до конца, и сказал:

— Вам, конечно, в это трудно поверить, тем более мне. В прошлом меня дважды судили, тогда я был еще малолеткой и карманником. Нас было четверо у матери. Отец пил, умер пьяным, что мне оставалось делать? Но все равно в этом стихотворении правда, в которую я поверил.

Зотов замолчал.

— Конечно, мне трудно поверить, — ответил я, — ведь ты дважды судился и после этого совершил кражу.

— А что мне оставалось делать? — ответил он с грустью, — куда ни пойдешь — на работу не принимают. Как только раскроешь паспорт — от ворот поворот.

— А почему же ты к нам не пришел? — спросил я его.

— Теперь поздно об этом толковать. Пощады не прошу, сам виноват. Судите. — Он некоторое время молчал, потом грустно улыбнулся и сказал: — Собачка у вас работает хорошо, — и показал разорванную штанину.

— Так ты говоришь хорошо работает собачка?

— Куда лучше!

— А жаль, что вторую штанину не тронула! — сказал я, — надо бы.

— Начальник, вы становитесь жестоким. Я ведь не такой закоренелый преступник, чтобы меня рвать ни части.

— Зачем же рвать. Рвать — это варварство. А вот проучить тебя хорошенько не мешало бы!

— В лагерях проучат. Жизнь от звонка до звонка, на зачеты надеяться нечего. За все приходится платить своим горбом.

— Посидеть, конечно, придется, — ответил я, — но после срока приходи в уголовный розыск или прокуратуру, обязательно поможем. В этом ты можешь не сомневаться. А больше пока помочь ничем не могу.

.Вскоре привезли взятых на чердаке Лукохина и Бутырина. Пыльные, с грязными лицами, они были похожи на землекопов. Им было по тринадцать лет. Они озирались по сторонам. Это были еще дети. Я дал задание работникам разобраться с ними, а сам стал заниматься другими делами.

Будучи на работе в милиции, я часто встречался с людьми разных профессий. Нередко я слышал упреки в адрес милиции, иногда правильные, но больше всего необоснованные.

В милиции, как в любом другом учреждении, работают обычные люди, которые тоже могут ошибаться. Чаще всего милицией недовольны обыватели. Но давайте посмотрим, как они ведут себя сами, когда от них требуется помощь.

«Злостный хулиган Лазарев, бывший водопроводчик московской фабрики «Техвойлок», палил из ружья в пьяном виде у себя во дворе. Ермила Кодушкин все видел своими глазами, но не остановил хулигана, а спрятался за угол в ожидании развязки. А дальше. Приехали работники милиции. Старшина Макаров первым выскочил из машины, когда Лазарев прицеливался в грудь годовалой дочери. Макаров заслонил дочь убийцы. Только несколько дробинок попало в дочь и в мать. А как же дальше вел себя Ермила Кодушкин? А никак — стоял за углом, чтобы не попасть в свидетели.