Рауль Мир-Хайдаров - Из Касабланки морем

Было бы несправедливо не вспомнить еще одну стройку, тоже всколыхнувшую на время Аксай, конечно, не как элеватор -- не те объемы, не те масштабы, и к которой Мансур не имел отношения.

Лет через семь после сдачи хранилище в Нагорном вышло из строя, и элеватор Аксая стал главным в районе, и в первую же осень встал вопрос о дороге -- о тех злополучных двадцати верстах между Нагорным и Аксаем. Вот уж действительно, "не было бы счастья, да несчастье помогло". Вопрос о строительстве дороги был решен в какую-то неделю -- с хлебом не шутят. Организовали спешно в Аксае дорожно-строительное управление, и вновь люди дружно повалили на стройку, вновь оживился, застучал молотками поселок, ладя новенькие крыши, и на два года задержалась дома молодежь, разлетавшаяся до того по всей стране. И в эти два года частенько поминали Мансура, словно в укор дорожному начальству. Люди помнили первую большую стройку и частенько говорили: "Мансур эту дорогу за лето бы сделал", или "у Атаулина материал так не хранили". Народ-то поминал добрым словом, а задерганные прорабы кляли на чем свет стоит неведомого Атаулина и, честно говоря, мало верили, что такой прораб существовал: фольклор, мечта народная, Робин Гуд с теодолитом.

Мать, выйдя на пенсию, стала писать длинные-длинные письма, в которых сообщала, хоть и с запозданием, и об элеваторе, и о дороге, давно связавшей поселок с райцентром, рассказывала об Аксае, о его старой гвардии, с каждым годом тихо, незаметно убывающей...

...Вглядываясь в появившиеся на горизонте силуэты Пирея, аванпорта Афин, Атаулин мысленно видел не греческий берег, а шоссе, которое через много-много лет вскоре приведет его снова в отчий дом.

Воспоминания о доме, о своей юности, как ни странно, не настроили его на грустный лад, скорее наоборот. Здесь на палубе теплохода он почувствовал, что освободился от чего-то, что всегда мешало ему в полную силу гордиться своей первой стройкой. Вспомнив, что на том давнем банкете в Нагорном, в честь пуска элеватора, он не пригубил даже рюмки, настолько был ошеломлен событиями последних дней, он весело подумал: "А почему бы сегодня вечером не отметить с девушками юбилей моей первой стройки, которой, кстати, недавно исполнилось двадцать лет. Судя по письмам матери, элеватор простоит еще лет сто".

Мысль показалась ему занятной, и он пошел заказать столик в ресторане.

В этот вечер Мансур Алиевич был непривычно весел, и девушки не могли понять причины столь резкой перемены настроения своего сдержанного, если не сказать замкнутого соседа по столу. Предложение отметить двадцатилетие какого-то сельского элеватора в Казахстане они приняли как розыгрыш, но как бы там ни было -- согласились. Настроение, наверное, как инфекция: чем сильнее, тем быстрее передается другим, и вечером у них за столом царило необычайное веселье. Мансур Алиевич рассказывал о своей первой в жизни стройке, вспоминал всякие курьезы, случавшиеся и с ним, и с теми, с кем он работал,-- а народ подобрался тогда колоритный, с хитрецой, сельский человек не так прост, как кажется на первый взгляд.

Глядя на веселящегося от души соседа, девушки и помыслить не могли, что его приподнятое настроение все-таки связано с каким-то элеватором, вернее даже не с самим элеватором, а с воспоминаниями о том давнем времени. Им казалось -- да что казалось, они были уверены, что придуманный им юбилей --просто неуклюжий повод, чтобы пригласить их в ресторан, побыть в обществе хорошеньких женщин. И наспех выдуманный повод выдавал в нем человека, не поднаторевшего в светских ухаживаниях за женщинами; на самом деле, считали они -- каждая мысленно про себя -- что ему глянулась одна из них, а осталось не так уж много вечеров, чтобы приударить за кем-то -Одесса уже не за семью морями, где на причале его никто не ждет с цветами и где их пути разойдутся навсегда.

Конечно, Мансуру Алиевичу было приятно в обществе милых, хорошо воспитанных подруг. Как губка, впитывал он любую информацию о жизни дома, которую девушки подавали весело, с юмором, даже с озорством и изяществом, но всегда с четко выраженным женским отношением к любому предмету, о чем бы ни шла речь. Такой подход, чисто женская логика, исключающая напрочь иную трактовку, несколько удивляли Атаулина.

"Далеко шагнули наши женщины в самостоятельности, словно поменялись характерами с мужчинами",-- подумал Мансур Алиевич, не зная еще, как оценить эти метаморфозы с прекрасной половиной: то ли радоваться, то ли огорчаться. Но стоило взглянуть на возбужденные легким вином и едва заметным соперничеством между собой прекрасные молодые лица, как любая серьезная мысль об эмансипации, эволюции и прочем пропадала без следа.