Виктор Мясников - Нас научили

Тугая тишина придавила шероховатые земляные звуки. Когда снова открыл глаза - на тонком колышке у головы хохлилась маленькая сова и глядела ему прямо в лицо. Потом сова развернула мягкие крылья и, с бесшумной легкостью скользнув над лицом, обмахнула лоб сквознячком, и он почувствовал ресницами гладкие перышки. С детским отчаяньем запищала мышь. Сова села обратно, удерживая клювом бархатный обвислый комочек.

"Плохо", - думал Постников, смыкая припухшие веки. Незнакомый мрачный зверек - суеверие - куснул меж лопаток. Тревожно заныло у сердца. Неуютное нытье расползлось к животу. "Убьют сегодня, что ли?" - неловко попробовал себя ободрить. А тревога крепла, вздувала грудь и звонко лопнула собачьим лаем...

Лаяла собака. Сырое эхо вязло в кустах. Скорее чувствуя отдаленный топот, чем слыша его, Постников выкатился из-под смятого брезента, щелкнул планкой предохранителя. Лихорадящее предвкушение схватки мгновенно разгорячило, сделало его упругим и сильным.

- Не стрелять, - почему-то шепотом осадил свое ничего не соображающее войско. - Быстро собрались! Не уйдет... Давай, мужики, живо, живо...

И уже тянул на плечи перекрученные лямки вещмешка.

Собака билась на поводке, как пойманная щука. Сапоги рвали спутанную траву, тонкие встречные ветки секли лицо. В пересохших гортанях, словно обсыпанных колючим песком, скрипел и терся скомканный воздух.

Слабосильный рассвет обозначился справа.

Сердце тупым частым маятником хлестало в грудь, автомат подпрыгивал от этих ударов. Задерживая дыхание, чувствуя закипающий пульс в висках, Постников с облегчением слыша далекий треск и топанье - значит, не сейчас, значит, невидимый враг бежит, сбивая дыхалку, чтобы не смог целиться, чтобы глаза захлебнулись мутью, а руки тряслись от напряжения и усталости.

Впереди дерганой марионеткой, боком выпрыгивал Тукташев, мотаясь на поводке, выкрикивая что-то хриплое. Потом он упал, и собака, заходясь сиплым лаем, рывками проволокла несколько шагов его плоское тело со сбившимся горбом вещмешка. Набежавший Постников рухнул рядом, вжимая полыхающее лицо в растоптанную ледяную росу. Тоже зашелся надрывным лающим кашлем. В легкие словно всыпали горсть патефонных иголок и натолкали бритвенных лезвий. Обрывки богохульной поморской матерщины пенились в глотке, как в издыхающем огнетушителе.

Притопал Понтрягин, трудно дыша, опустился на корточки, навалился на автомат, упертый меж колен. Собака затихла, слабо поскуливая и взбалтывая хвостом, с блестящего языка срывались длинные липкие капли.

Враг ушел.

Стало почти светло.

Скорым шагом, мокрые от тяжелой росы, они продолжали преследование.

Наконец Постников увидел ЕГО. Просторная луговина с придавленной наволглой травой сверкала в низких настильных лучах едва высунувшегося солнца, как ледяная. Эту ненужную красоту перечеркивала темная полоса сбитой росы, и там, на неразличимом за далью конце этой неровной линии, возникала и пропадала фигурка человека.

Облепленный сырым холодным обмундированием, Постников показался себе голым, маленьким, незащищенным, брошенным посреди открытого пространства. Но рукоять саперной лопатки мерно лупила по бедру, нахлестывая его, словно лошадь. И он рысил, ожидая выстрелов, готовый тут же ответить огнем.

Река открылась неожиданно, и они залегли в лужи меж кочек, зорко вглядываясь в непроницаемую черноту того берега. Оказаться в воде под пулями не улыбалось; и Постников повел их вверх по течению. Пригибаясь, перебежали мысок.

Бурая, как отработанное машинное масло, река катилась споро, бесшумно раскручивая мелкие воронки. Метров тридцать всего, прикинул Постников, вобрал воздуха и первый шагнул вперед - за топкий береговой урез. Вода, фыркая, хлынула в отяжелевшие сапоги, дыхание перехватило, и он понял, что не может идти в этот ледяной поток. Тут же сообразил, что мешкать опасно, и злым шепотом скомандовал:

- За мной.

Тукташев таким же шепотом откликнулся:

- Я не умею.

- Хватайся за ошейник, собака вытащит. Понтрягин, подстрахуй.

Через несколько шагов, стоя по грудь в воде, трудно удерживаясь против течения, обернулся. Понтрягин забрел по пояс и замер с автоматом перед грудью. Тукташева не было, только полая пилотка, враскачку, словно игрушечная лодочка, уносилась водой. Потом возникло темное лицо, раскрытый рот с оскаленными белыми зубами с хлюпаньем хватанул воздуха. Всплывший мешок придерживал солдата на поверхности. Собака выплывала обратно, течением её волокло к нагромождению деревьев, прибитых к берегу ещё в паводок, к раскачивающимся на ободранных ветках мертвым клочьям травы.