Стенли Морган - Курьер (фрагмент)

Ого-го!

Я закурил сто восемьдесят четвертую сигарету и призадумался. Нужна ли мне вся эта тягомотина?

В два часа дня я сидел в кресле у фотографа. К четырем я заполнил все анкеты. Все, путь назад отрезан. Через шесть недель я уже буду на Мальорке в качестве нового курьера компании "Ардмонт Холидейз". Господи, помоги нам всем! Аминь.

Глава восьмая

В течение последующих шести недель, как и ожидалось, никто из телевизионщиков меня не тревожил. Правда, Майк Спайеринг рассказывал, что несколько раз моей персоной интересовались, но, стоило ему упомянуть "Уайт-Марвел", тут же быстрехонько сворачивали разговор или переводили его на другую тему.

Похоже, от Расса Тобина уже стали шарахаться, как от зачумленного.

Впрочем, я не сидел сложа руки. Бить баклуши вообще не в моем характере. Спал я, правда, чуть больше обычного, да и потом уже не вершил туалет, как прежде, на скорую руку, а не спеша, степенно умывался, брился, завтракал, пил кофе и усаживался за испанский. Просто невероятно, каких успехов можно добиться целеустремленным трудом. Неделю спустя я уже начал понимать, что это за язык, а ещё через неделю - мысленно проговаривал про себя отдельные фразы, беседуя с Тони. Три недели спустя я доводил его до белого каления, отвечая по-испански в ответ на любые его вопросы и предложения.

Лингафонный курс сотворил со мной маленькое чудо. Записывали его сами испанцы, поэтому произношение, сами понимаете, было безупречным. К тому же, мне требовались именно разговорные навыки, а не та, грамматически безупречная дребедень, которой вас пичкают учебники и самоучители. "Извините, сэр, я, кажется, случайно сломал вам ногу". Или: "Это не ваша кобыла сидит за столом?"

Вынужденное безделье обернулось для меня и другим благом - я наконец посетил священные для всякого лондонца места: Тауэр, Парламент (где я втайне надеялся застать Мики Мейпла в объятиях Джеки Мэнделл), Британский музей, Научный музей, музей Виктории и Альберта, музей естественной истории, собор Св.Павла, музей восковых фигур мадам Тюссо, Национальную галерею и Вестминстерское аббатство. На этом я поставил точку. Во всем нужна мера. Экскурсии по лондонским достопримечательностям утомили меня больше, чем вечер в клубе "Кам-Кам". Зато я мог с чистым сердцем сказать, что был, мол, и видел. Раньше я чувствовал себя полным олухом, когда какой-нибудь американский турист спрашивал: "Вы, небось, знаете Хэмптон-корт как свои пять пальцев?", а я отвечал: "Какой Хэмптон-корт?".

Бесконечный январь сменился студеным февралем; февраль, шаркая ногами, уступил место марту. Промозглая погода, ветер и сырость довели меня до ручки; всем естеством я жаждал солнца. С другой стороны, меня совершенно не тянуло на улицу, и я, сидя дома, усердно занимался испанским. Я с воистину дьявольским упорством проходил один урок в день. Пятьдесят уроков пятьдесят дней. С утра до вечера, как одержимый.

Примерно в середине февраля Филип Ардмонт позвонил мне и поздравил: моя кандидатура прошла "на ура". Еще он добавил, что в отеле "Пальма" мне предоставили отдельный номер. Прыгать от радости я не стал, решив, что проверю на месте, устроит ли меня такой расклад. При малейшей возможности, надо попытаться снять отдельную квартиру. Должны же быть и у меня хоть какие-то радости от этой работы.

Последние дни промелькнули незаметно. Дел было невпроворот. Свою квартиру я сдал американскому актеру, который приехал в Лондон на полугодовые съемки. В банк Магалуфа я перевел двести фунтов. Потом продал машину. Сначала я подумывал о том, не захватить ли её с собой на Мальорку, но потом решил, что лучше возьму там что-нибудь напрокат.

И вот настал последний вечер. Мы с Тони решили напоследок прошвырнуться по ночному Сохо. И вот, в восемь вечера мы завалили в "Подвальчик Лена", на углу Шафтсбери-авеню и Уордур-стрит. Достопримечательностью этого бара по праву считаются росписи на стенах мужского туалета. Сам Лен, двухметровый детина, бывший боксер-тяжеловес с изрытой и перепаханной физиономией, при одном взгляде на которую в голову лезут воспоминания сразу о всех крупнейших катастрофах и баталиях в истории человечества, лично проверяет по утрам все стены и уничтожает самые похабные и несмешные.

Уединившись по нужде в этом туалете, мы с Тони тут же воздали должное настенной росписи. Тони почти сразу неприлично заржал:

- Посмотри, какая прелесть.

На стене красовался рисунок, изображающий две улыбающиеся женские мордашки, между которыми скрючилась кислая мужская рожа. Подписи были такие: "Меня зовут Европа, у меня большая... шляпа", "У моей сестры Тризды две огромные... ступни", и наконец: "Чем же думал мой отец, нареча меня П...дец?".