Владимир Тодоров - Пятый арлекин

Во всяком случае, генерал въехал в город в своем прежнем мундире, покрытый порохом и славой, с оторванным эполетом.

Памятник ему действительно воздвигли при жизни, но пребывание в образе маркитанки надломило генерала: он сгорбился, взгляд его потух и червь пережитого позора точил душу.

Он приходил к собственному памятнику, тревожно всматриваясь в него, и ему чудилось, что скульптор придал памятнику черты его денщика. Прославленного полководца терзала мысль, что о позоре могут узнать жители города.

По ночам его мучали кошмары: снялось, что всадник с площади трогал медной рукой поводья, медный конь скакал по улице и копыта высекали из брусчатки искры, застывшие на мостовой медными горячими монетами. Ветер, напрягаясь, старался удержать всадника, ероша ему медные волосы, а литая шпага в вытянутой руке, казалось, неотвратимо приближается к лихорадочно бьющемуся сердцу живого генерала.

Всадник подъезжал к дому, медная рука открывала окно спальни и Тэль Эшо ясно видел сидящего на коне денщика. Он вскрикивал и просыпался, покрываясь с головы до ног липким сиропом страха.

Нервы полководца не выдержали, и однажды утром его сняли с монумента в безумном состоянии: он пытался спихнуть с коня фигуру всадница.

Жалкая история величия Тэля Элю мало кому известна, но это и не так уж плохо: ведь каждому городу хочется иметь свою историю, тем более, что жители на городских воротах отлили геральдический щит с девизом Дортинга: Справедливость, Отвага и Величие, подразумевая под ними Фемиду, с утерянными весами справедливости, и памятник Тэлю Эшо, познавшему трусость и бесчестье… — Норт закончил чтение и вскинул на Тропа глаза, в которых была надежда, что его труд не пропал даром.

— Вы гений, — просто ответил Троп, — вы создали удивительную вещь: она действительно взорвет ханжески прилизанные учебники, и мне совсем не хотелось бы теперь задавать вам никаких вопросов, если бы речь не шла о жизни человека.

— Извините, — сказал растроганный Норт, — но я так увлечен обдумыванием своих произведений, что, наверное, ничем вам помочь не смогу.

— Вы видели кого-нибудь в доме Марии Скалацца, кроме служанки и Родриго?

— Я не знаю никого, кроме покойной миссис Скалацца, во всяком случае, я никого не замечал. Служанку помню смутно. Жаль, что ничего не смог сделать для вас. Для меня главное в моей работе, я имею ввиду литературу, не документальное описание; главное — передать характер события, объемность, и пусть я не точен в цвете мундиров и хронологии, зато правдив в изложении. До свидания, мистер Троп, до свидания, мистер… забыл вашу фамилию…

В машине Фердинанд с улыбкой посмотрел на комиссара.

— Немало ценного для нас услышали от старика, не правда ли, Эдвард? — и он рассмеялся.

— Я не жалею, что мы потеряли этот час Такой человек никак не мог жить на седьмой авеню. К сожалению, творцы живут в хижинах, Фердинанд. Ладно, поспешим: эксперты должны уже подготовить для меня заключение. А ты отправляйся отдыхать: я тебя подброшу к дому.

Через несколько минут машина выехала на площадь, и Троп, глянув на памятник Тэлю Эшо, неожиданно расхохотался:

— А ведь Крис Норт прав: в этом памятнике и вправду таится какая-то мерзость… И как я этого не замечал раньше?

Через час на столе у Тропа лежало заключение экспертизы: подтверждалось предположение комиссара, что отпечатки пальцев на переставленных фигурках и других, взятых на выдержку, принадлежат Стефании Закревской. И еще: розовое пятно на клочке простыни — след от вина сорта «Бордо», содержащего в себе сильный концентрат снотворного.

Троп ознакомился с заключениями, под которыми стояли подписи известных криминалистов, и с удовлетворением откинулся на стуле. Посидев так с минуту, он нажал на селекторе кнопку внутренней связи:

— Приведите Родриго!

Испанец вошел под конвоем двух охранников и остановился у дверей, не решаясь двинуться дальше.

— Добрый день, господин комиссар.

Троп подал знак охранникам, чтоб их оставили наедине.

— Здравствуйте, Родриго, хотя я должен бы вас послать ко всем чертям, а не приветствовать! — тон, которым Троп произнес эти слова, был грозным, но глаза улыбались и с теплотой смотрели на Родриго Альвареса.

— Я чем-нибудь рассердил господина комиссара?

— Мистер Альварес, почему я должен вытаскивать вас из дерьма, а вы, в свою очередь, и пальцем не пошевелили, чтобы помочь мне? А вернее даже — себе?