Владимир Тодоров - Пятый арлекин

Смерть Веретенникова оглушила меня, смерть нелепая, неожиданная, можно сказать — страшная. Никто из его знакомых и близких не мог поначалу поверить в такой непредсказуемый конец. На Валентину было невозможно смотреть: на почерневшем лице потухшие мертвые глаза. Она даже не плакала — не было сил на крики и слезы, только смотрела на прозрачное лицо мужа и едва шевелила губами, будто пыталась что-то сказать. Возможно, так оно и было, только слова вязли в ее губах, не будучи никем услышанными. Да и предназначались они только одному, Виктору Николаевичу Веретенникову.

Судебная экспертиза установила, что Веретенников умер от инфаркта, наступившего в результате сильнейшего потрясения. Патологоанатом сказал, что у него в крови был сплошной адреналин. К тому же, в заключении было сказано, что Веретенников был в сильной степени опьянения. Ничего удивительного: на бюро в спальне нашли две пустые бутылки из-под портвейна. Говорили про его смерть разное: запутался в своих любовных похождениях, напился до чертиков и умер и прочий обычный набор слухов, сопутствующих смерти любого неординарного человека. У меня же не выходил из головы последний разговор с Витей, который он неожиданно, как бы в шутку закончил просьбой: если с ним приключится какая-нибудь история, то есть, если с ним что-то произойдет, значит у Гаутамы засветился во лбу глаз… До меня не сразу дошел смысл этой непонятной просьбы, но постепенно слова приобрели зловещий оттенок. Выходит, Витя не шутил, упоминая про этого таинственного Гаутаму, у которого мог засветиться глаз. Я никогда не слышал про Гаутаму, хотя это имя или название местности что-то напоминало, как-будто из Фенимора Купера. Может был такой индейский вождь?

Потом позвонила Валентина и попросила зайти. Она сидела лицом к окну и, не глядя на меня, произнесла:

— Анатолий, если я не уеду немедленно, то сойду с ума. Что-то произошло с нашим домом, он стал чужим для меня. Не мудрено, что Виктор умер в этом доме. Сегодня ночью я сама едва не бросилась с балкона.

— Что произошло? — Я спросил и почувствовал, что у меня внезапно онемели пальцы.

— Я не знаю, это все неконкретно, расплывчато, постоянно чудится, что я не одна, кроме меня в доме есть кто-то еще. И он все время следит за мной, его взгляд неотступно преследует меня.

— Это нервы, Валентина. Ничего удивительного, учитывая, что тебе пришлось испытать.

— Да, ты прав, только я знаю, что если бы в тот вечер я была с Виктором, с ним бы ничего не случилось. Он недаром выпил две бутылки вина, он чего-то боялся. Заключение судебного эксперта подтверждает это. В то же время, в дом никто не мог проникнуть, двери были заперты изнутри. Его нельзя было оставлять одного. Он мне звонил вечером и голос у него был растерянный. Я не сразу сообразила, что с ним что-то неладно. А теперь поздно об этом говорить. Я уезжаю дописывать свою работу, может это хоть как-то меня отвлечет от жутких мыслей.

— Ты не договорила, что было сегодня ночью.

— Я сказала почти всё: постоянное ощущение присутствия кого-то еще в квартире. А ночью, часа в три, это как раз то время, когда Виктор покончил с собой, я проснулась. Я чего-то ждала, как-будто это было продолжение кошмарного сна, но я не спала. Потом я поднялась, вышла в гостиную и мне показалось, что в кабинете у Вити кто-то есть. Дверь туда была приоткрыта…

— И что тебе послышалось, шорохи, шаги?..

— Нет, не было ни шороха, ни шагов, но я чувствовала, что в кабинете кто-то есть. А потом я увидела, как в полоску приоткрытой двери из кабинета просачивается золотистый призрачный свет, будто зажгли ночник… У меня сжало сердце, показалось, что я умираю, еще мгновение — и умру. Я закричала и свет потух. Я убежала в спальню, закуталась в одеяло с головой и пролежала в забытьи до утра. А утром позвонила тебе. Все. Я не могу здесь жить.

— Глаз Гаутамы, — сказал я почти про себя, по-прежнему не чувствуя пальцев.

— Что? — переспросила Валентина.

— Нет, это я так, размышляю.

— Размышляй не размышляй, а я улечу сегодня. Я позвонила знакомой в кассу аэрофлота и просила оставить мне билет на шестнадцать тридцать. У тебя нервы покрепче, поживи здесь с месяц, пока я вернусь. Я боюсь оставлять квартиру без присмотра, на эту коллекцию многие зарились и при жизни Виктора, а теперь и подавно. Ну, согласен?

Я хотел немедленно отказаться, мне становилось не по себе при одной мысли жить в этих комнатах, да еще на фоне этой мистической истории со светящимся непонятным глазом и золотистым светом из кабинета, но, честно говоря, постеснялся выглядеть в глазах Валентины нелепым образом: все-таки взрослый мужчина, а испугался, как мальчик дошкольного возраста.