Анатолий Безуглов - Следователь по особо важным делам

Он скинул куртку и остался в мохнатом сером свитере с высоким отложным воротником. Я был совершенно уверен, что вязала его Екатерина Павловна.

Мы прошли в комнаты, где ничего не изменилось с моего первого посещения. Я первым делом поинтересовался здоровьем его матери.

- Превосходно! Лучше быть не может. Вы знаете, такое это чудо - дача.

- Представляю...

- Нет, lie представляете. Вы знаете летнюю дачу. Суррогат отдыха. Комары, жара или беспросветные дожди. Запомните: нет ничего лучше зимнего отдыха. И обязательно - самому колоть дрова, топить печь, ходить по воду к колодцу. Я уж не говорю - таскать "фараон" в мороз.

А зимний лес! Тишина, чистота. Какой колорит, какое освещение. Готовые пейзажи.

- Ваш вид - лучшая реклама, - сказал я.

Иван Васильевич провел ладонями по раскрасневшимся щекам, которые в тепле еще больше разрумянились:

- Отъел, хотите сказать...

- Нет, поздоровели. И помолодели.

- Ну, Чикуров, давай подхалимаж в сторону.

- Я серьезно.

- С другой стороны, какой резон тебе теперь мне комплименты отвешивать? - он засмеялся.

- Может, есть...

- Интересно.

- А вдруг вы снова, как говорится, вернетесь в строй?

- Нет, Игорь Андреевич, такого не будет.

- Все не бывает до тех пор, пока не случается. Ваши же слова.

Он покачал головой:

- Конечно, может и наскучить сидеть дома без дела, которым занимался всю жизнь. Пойду в какие-нибудь референты, консультанты... Не знаю. - Он вдруг подозрительно посмотрел на меня: - А что ты об этом?

- Просто так.

- Что-нибудь говорят у нас?

- Ну что вы! Ничего не говорят. Конечно, кое-кто удивлен. В расцвете сил...

Иван Васильевич улыбнулся:

- Расцвет сил, расцвет сил. Иди знай, когда он начинается и когда кончается. Как говорят артисты: самое главное-уйти со сцены вовремя. Пока не освистали... Раз уж зашла об этом речь, признаюсь: не последнюю роль в моем решении сыграла мама. Да, да, не удивляйся. Не подумай, что она уговаривала меня, нет. Но я видел, чувствовал - одиноко ей, тоскливо. Особенно теперь, после того, как она перенесла операцию. Должность мою знаешь: командировки, почти ежедневная работа по вечерам. А Екатерина Павловна все время одна, в четырех стенах. Человек она тонкий, наверное талантливый, я в живописи не очень разбираюсь. Мне. ее работы нравятся. Когда-то и у нее были друзья, интересы. Когда за. восемьдесят-друзей остается мало, многие уже ушли из жизни, да и старческие недуги - большая помеха для общения. Некоторые умеют выдерживать одиночество, некоторые не умеют. Особенно те, кто всю жизнь был общительным и пользовался расположепием других. Старость, дорогой Игорь Андреевич, - неизведанная страна. Молодым неинтересная. О пей в ваши годы никто не думает, никто не верит, что останется одинок, потому что не хочет верить.

Иван Васильевич замолчал. Молчал и я. Он осветил сокровенный уголок своей жизни. Обсуждать это было нетактично. Да и что я мог сказать? Хозяин неожиданно заговорил совсем о другом. Собственно, о том, зачем я пришел.

О делах.

- Ну, что новенького? Крылатовское дело продвинулось?

- С мертвой точки, кажется, сошли.

- Скромничаешь, или действительно успехи невелики?

Я разговаривал с Яшиным. Кстати, как он тебе показался?

- Очень опытный эксперт. Свое дело сделал блестяще.

Чем, увы, не могу похвастаться я.

- Та-ак, - протянул Иван Васильевич. - Вы исследовали письмо?

- Написано Залесскоп. Это подтвердила и повторная графологическая экспертиза.

- Кажется, в этом сомнений не было.

- Веду следствие, словно до меня его никто не проводил, - напомнил я с улыбкой слова самого Ивана Васильевича при получении крылатовского дела.

Он же серьезно сказал:

- Лишняя проверка, конечно, не помешала. Особенно после повторной судмедэкспертизы. Но буквально меня понимать не следовало. Нужен совершенно другой взгляд на событие, на взаимоотношения людей. Истина, казавшаяся для всех неоспоримой, может быть на самом деле не истиной. Я недавно одну любопытную статейку про художников прочел. Какой, например, цвет тумана?

- Туман есть туман. Белесый... Нет, скорее серый. - Я вспомнил московские осенние утренники, серую промозглую мглу.

- Самые туманные туманы в Лондоне, это уже истина.

Значит, самые серые. Так их и изображали художники.

Даже был в Англии певец лондонских туманов Джозеф Тернер. А Моне взял и написал его розовым. И что ты думаешь? Пошумела критика, газеты, и все-таки признали.

- У художников есть свои излюбленные цвета. Врубель, например, тяготел к голубому и синему.