Рауль Мир-Хайдаров - Судить буду я

— Вам, Сухроб Ахмедович, на четвертый этаж. Лифт за колонной, слева…

Но он выбрал лестницу не оттого, что ему не глянулся хромированный, в зеркалах (он как раз стоял с открытым зевом) финский лифт всемирно известной фирмы "Коне". Он просто хотел успокоиться, прийти в себя, акклиматизироваться в этом здании, рожденном трудом и фантазией Шубарина. Он надеялся, что, пока поднимется на четвертый этаж, с его лица сбежит невольный восторг, который он неожиданно испытал, только распахнув массивную дубовую дверь в залитый теплым светом холл. Но одолев лишь первый этаж по роскошной лестнице, на поворотах которой стояли бронзовые скульптуры, статуэтки на изящных мраморных подставках-консолях или диковинные, карликовые деревья-бонсай в просторных каменных вазах на античный манер, он перестал вдруг видеть окружающее его великолепие — и картины в дорогих рамах с тяжелой золоченой лепниной, и настенные бра с матовыми плафонами венецианского стекла на массивных бронзовых кронштейнах, гармонировавшие и со старыми рамами картин, и с литой бронзой затейливых решеток, петлявших по пролетам лестницы, явно доставшихся банку от первых его владельцев. Он вдруг ясно ощутил какую-то приближающуюся опасность, понял, что не зря Шубарин вызвал его в свою вотчину и не простой разговор ожидает его тремя этажами выше.

Сенатор всегда знал, что он человек не ума, а чувства. Он редко утверждал — я предвидел, он говорил — я предчувствовал. Вот и сегодня на просторной лестничной площадке между первым и вторым этажами банка, где рядом с бронзовой скульптурой богини Ники, кажется, благоволившей к финансистам, стояла еще и свежевымытая живая пальма в стилизованной под старину кадке, отчего Ника казалась то ли в тени раскидистой пальмы, то ли в привычной ей райской обители, у него словно включился сигнал опасности, и он невольно остановился в раздумье, как бы разглядывая редкостную пальму рядом с крылатой богиней. Но через минуту он взял себя в руки — назад хода не было, и Шубарин, наверняка предупрежденный человеком у входа, под пиджаком которого он углядел оружие, уже ждет его. Уйти — значит признать за собой недобрые намерения, а их Сенатор пока таил даже от Миршаба, и он стал быстро подниматься наверх.

Хозяин банка действительно ждал его, он как раз сам принимал из рук секретарши поднос с чайником и пиалами, в этот момент Сенатор и вошел в кабинет. Шубарин радушным жестом пригласил гостя к креслам у окна, на столик между которыми он собственноручно и определил чайные приборы.

Сенатор, перед которым был выбор, сел в то самое кресло, что неделю назад занимал Тулкун Назирович из Белого дома, рассказавший Шубарину о том, как Сухроб Ахмедович некогда взял его за горло. Шубарин, не забывавший об откровениях старого политикана, стоивших ему тогда тысячу долларов, невольно улыбнулся — круг замкнулся.

Разговор начал Сенатор. Он не удержался, выказал восторг по поводу увиденного, впрочем, такое начало сняло с него нервное напряжение, возникшее на лестнице, сейчас он держался куда увереннее.

Артур Александрович заметил это. Когда человек из охраны доложил, что Акрамходжаев пришел и поднимается пешком по лестнице, он сидел за компьютером и работал. На письменном столе у него стоял небольшой экран монитора телевизионной охраны, и он легким пожатием клавиш мог вызвать перед собой любой операционный зал, зал хранения ценностей и ценных бумаг, собственную приемную, холл на первом этаже и даже площадь и сквер перед входом — впрочем, такой системой оборудован на Западе любой мало-мальски серьезный банк. Он тогда невольно щелкнул переключателем, и перед ним появилась лестница, которая, впрочем, очень нравилась самому Шубарину, из-за нее он много спорил и с архитектором, и с дизайнерами, и реставраторами, и сам любил подниматься пешком, и служащие уже отметили это. И он, конечно, успел перехватить минутную растерянность Сенатора на площадке второго этажа, рядом с одной из своих любимых скульптур, крылатой, богиней Никой, тот словно почувствовал, что сегодня его ждет неприятный разговор.

Выслушав восторженный отзыв об интерьерах и убранстве банка, Шубарин, в свою очередь, расспросил о здоровье, о семье, о делах, поинтересовался, не нужно ли помочь деньгами. Тут нервы у Сухроба Ахмедовича слегка дрогнули: в начале беседы он не упомянул о поездке в Аксай по требованию Сабира-бобо, но сейчас, когда Шубарин спросил о деньгах, он признался, что ездил в вотчину хана Акмаля и с финансами проблем не имеет. Сенатору показалось, что Японец знает о поездке, и потому поторопился раскрыться и даже о завтрашнем вылете в Москву доложил.