Наталья Александрова - Клавесин Марии-Антуанетты

Но теперь, когда она приказала привезти к ней Лизу Раевскую, у него появился шанс узнать, где она живет. А тогда – тогда еще посмотрим, кто выйдет победителем в этой шахматной партии!

– Куда я должен ее привезти? – повторил Филин и затаил дыхание, как рыболов, почувствовавший поклевку.

– Куда привезти? – переспросила черная женщина, и Филин услышал в ее голосе насмешку. Она видела его насквозь, заранее просчитывала все его ходы, и когда она назвала адрес, Филин понял, что в этой партии у него нет никаких шансов.

– Я должна показать вам нечто очень важное! – повторила мадемуазель д’Аттиньи, порывисто схватив Марию Антоновну за руку.

– Но, моя дорогая, не могу же я бросить своих гостей, – проговорила Нарышкина, осторожно высвобождая руку. – В конце концов, есть же какие-то приличия… есть непременные светские правила, которые мы не вольны нарушать…

– Забудьте о гостях! – прошептала старая гувернантка. – Пойдемте со мной, сударыня!

– Вы забываетесь, моя дорогая! – Красивые глаза Марии Антоновны еще сильнее потемнели, выражая ее недовольство.

– Простите, сударыня, но это действительно важно! Это касается… касается государя!

Нарышкина закусила губу, покосилась на гостей, но все же решилась и последовала за гувернанткой.

Мадемуазель д’Аттиньи торопливо прошла через малый салон, через длинную анфиладу парадных комнат, миновала личный кабинет Дмитрия Львовича. Нарышкина едва поспевала за ней, удивляясь собственной сговорчивости. Почему она поверила вздорной старухе? Почему отправилась следом, оставив своих многочисленных гостей, забыв о светских условностях? Конечно, если дело и впрямь касается государя… хотя это маловероятно, что может знать о сильных мира сего эта жалкая старуха?

Видимо, дело в сильном характере мадемуазель д’Аттиньи, в ее убежденности, и еще в этом лихорадочном блеске ее черных глаз…

Мария Антоновна уже понимала, куда они идут.

Гувернантка вела ее в собственный кабинет Нарышкиной, в комнату, где хозяйка дворца принимала самых близких друзей.

Уже подходя к кабинету, она услышала из-за двери какие-то странные звуки.

Это была, несомненно, музыка, но какая-то странная, непривычная, ничуть не похожая на то, что исполнял только что итальянский маэстро, на то, что играли оркестры на придворных балах и на раутах петербургских вельмож.

Эта музыка напоминала отчего-то ветреную осеннюю ночь и стремительно несущиеся по небу облака. Мария Антоновна узнала звуки клавесина.

Клавесин этот был не простой.

Его привезла в Петербург мадемуазель д’Аттиньи, и, по ее словам, этот инструмент принадлежал прежде не то несчастной королеве Марии-Антуанетте, обезглавленной взбунтовавшейся чернью, не то подруге королевы, принцессе Роган. По слухам, с этим клавесином была связана какая-то чрезвычайно романтическая история.

К счастью, европейские государи, во главе с императором Александром Благословенным, давно уже усмирили французскую чернь и восстановили на престоле законную династию, но мадемуазель д’Аттиньи не вернулась на родину, прижившись у щедрых Нарышкиных вместе со своим клавесином.

Гувернантка толкнула дверь кабинета, но не вошла туда. Остановившись на пороге, она чуть посторонилась, чтобы Мария Антоновна могла смотреть через ее плечо.

Нарышкина заглянула в кабинет.

Перед старинным клавесином на высоком табурете, обитом золоченой испанской кожей, сидела молодая женщина ослепительной свежести и красоты. Мария Антоновна, сама удивительная красавица, не могла без восхищения смотреть на сияющее лицо незнакомки, на ее большие ярко-синие глаза, высокий чистый лоб. Даже немного отвисшая нижняя губа не портила ее, только придавала ее облику дополнительное кокетливое очарование.

Одета незнакомка была по моде прошлого века – пудреный паричок, декольте, немыслимо тонкая талия…

Впрочем, незнакомка ли? Нарышкиной это красивое, немного капризное лицо показалось смутно знакомым.

Где-то она его уже видела… только где?

Прекрасная дама подняла маленькие изящные руки, откинула голову – и снова заиграла.

Мария Антоновна забыла обо всем, забыла о своих вопросах, о своих сомнениях. Эта музыка – нервная, мучительная, безумная – захватила ее, лишила покоя. Она смутно чувствовала, что эта музыка на своем таинственном языке говорит ей о грядущих несчастьях, о некоей угрозе, нависшей над ее беззаботной, яркой, блистательной жизнью…