Рауль Мир-Хайдаров - За все наличными

Кольцов безнадежно молчал, и Хавтан не осмелился его потревожить, решив, что чудом избежавший смерти Герман поражен безжалостностью киллера, недрогнувшей рукой отправившего на тот свет четырех молодых людей. Но Самурай думал вовсе не о жертвах и даже не о Хавтане, которому теперь тоже придется несладко, он понял, что мечта о вилле на берегу моря, о прогулках по Парижу или Риму так навсегда и останется несбывшейся мечтой. Поняв это, Кольцов даже застонал, теперь он корил себя за то, что в тот вечер в "Золотом петушке" не сказал Хавтану прямо — отдай Гнома!

Хавтан поднялся со стула, намереваясь, видно, уходить, но потом, словно утопающий, который хватается за соломинку, спросил:

— Ты, случаем, никому после той встречи не говорил, что бухгалтер Шкабары у меня? Что-то на свою беду я расхвастался в тот вечер...

— Не держи глупости в голове, — угрюмо бросил Самурай, ощущая, как все сильнее разгорается боль в груди. — Ищи в другом месте, я никому не говорил. Зачем мне поперек своего интереса идти?..

— И то верно... — И Хавтан, не попрощавшись, двинулся к выходу.

Когда дверь за ним закрылась, из груди Самурая невольно вырвался дикий крик, похожий на вопль раненого животного. Так обычно кричат в истерике и горе люди, когда теряют самых близких и родных. Он понял, что сегодня умерла его мечта. Понял и заплакал... Заплакал впервые с тех пор, как стал мужчиной.

Карлен Татлян постепенно обживался в Москве, привыкая к ее сумасшедшему ритму, непредсказуемости, соседству высокого и низкого, кричащей роскоши и убогой нищеты, падениям и невероятным взлетам людей, еще вчера проживавших в коммунальных хрущобах и существовавших впроголодь от зарплаты до зарплаты. Американская легенда, американская мечта, американская сказка, что старательный и пробивной мальчик, чистивший ботинки у входа в богатые отели, долгими и упорными трудами к старости стал миллионером, владель-цем заводов, пароходов и акций, тут могла вызвать лишь жалость к мальчику, потратившему жизнь ради какихто миллионов. Американский миф в России тускнел, не вызывал оптимизма. Карлену было даже жаль американцев, ведь тот мальчик был символом США, образцом стопроцентного янки. В Москве Карлен впервые усомнился в американских ценностях. Тут, в России, в столице, все вершилось с русским размахом, здесь молодые и красивые, полные всех земных желаний становились богатыми, по американским меркам, в одну ночь, с одной операции, ну в худшем случае — за месяц-два. И Карлен видел это собственными глазами. Он попал в Россию в интереснейшее время, когда стали издаваться новые газеты и журналы, как грибы после дождя, появлялись новые эстрадные коллективы, оркестры и балетные труппы, да и звезды европейского или мирового значения, почуяв реальные перемены в России, стремились в Москву, ибо по-настоящему жизнь бурлила только в столице. Карлен и этому нашел объяснение: в какой-то газете он вычитал поразившую его цифру — восемьдесят пять процентов российских капиталов крутится в Москве. И как же не верить в российские перемены, не восторгаться ими, если за год с небольшим пребывания в Москве его родственники Казаряны, проживавшие до того в Чертаново, в трехкомнатной малогабаритной квартире-хрущобе, переехали в центр, на улицу Ямского поля, в пяти минутах хода от Тверской, неподалеку от знаменитой клиники Бурденко. Причем заняли весь этаж, самый дорогой, с пентхаусом, ставшим столь модным в последнее время в столице. Казаряны занимали две большие квартиры на двенадцатом этаже, в одной, шестикомнатной, с двумя ваннами, двумя туалетами, разместилась вся семья дяди и тети Карлена, а в четырехкомнатной поселился один Ашот, владелец фирмы "Арарат". Бурный всплеск частного бизнеса, в том числе и торговли с Америкой, позволили клану Казарянов сделать такой головокружительный рывок.

В квартире Ашота одна просторная комната была выделена Карлену, и Татлян без долгих уговоров переехал к родственникам. Теперь квартирные, что он получал от газеты "Лос-Анджелес таймс", репортер светской хроники мог потратить с большим удовольствием. Да и тут, в армянской среде, — а дом на три четверти состоял из армян, — ему было куда легче затеряться. А догляд за ним, как он предполагал, рано или поздно все равно обнаружится. Русская разведка и контрразведка после нокаутирующих ударов реформаторов медленно, но верно приходила в себя, пытаясь вновь занять в государстве подобающее ей место. Пока Карлен Татлян, имевший в ЦРУ кличку Норман, хвоста за собой не чуял, однако на всякий случай поберегся — переезд к Ашоту и был одной из таких мер.