Дмитрий Герасимов - Если небо молчит

– Ну а как живет? – озабоченно спросила Ульяна Юрьевна. – Как питается?

Ларочка хмыкнула.

– Живет хорошо. Купил себе мотоцикл.

– Ой, – хозяйка поднесла ладони к щекам, – это в Москве-то? Там такое движение жуткое на дорогах! По телевизору показывали: одни аварии. А самый опасный транспорт – мотоциклы.

– Максик аккуратный, – заверила Ларочка. – В аварию не попадет. У него все рассчитано и все ходы записаны. Сейчас снимает квартиру на пару с другом. Очень приятный молодой человек. – Она покраснела. – И имя такое красивое – Руслан.

– Значит, не скучно ему, – констатировал Семен Романович. – И оплата – пополам. Не так накладно.

– Ему не скучно! – Ларочка расхохоталась. – Максик большой спец по женскому полу! Скучать не приходится. – И она бросила победный взгляд на Маргариту. Та опустила глаза.

– Вот бабник… – досадливо крякнул Танкован.

– Еще ветер в голове, – покачала головой Ульяна Юрьевна. – Ну, ничего. Годик-полтора – и остепенится. Вернется к настоящим ценностям. Поймет, наконец, что самое главное в женщине – это ее любовь.

– Максик уже понял, что самое главное в женщине. – Ларочка не сводила с Маргариты ликующего взгляда. – Он ищет невесту побогаче да поумнее. А к местным… ценностям возвращаться – тоска зеленая! – Ей осталось вбить последний триумфальный гвоздь в самое сердце Маргариты. – К ошибкам молодости не возвращаются!

– Зря ты так, – покачал головой Семен Романович.

– Это не я, – пожала плечами Ларочка. – Это мне сам Максим так объяснил. Он же физик, у него все подсчитано, продумано и сверено. – Она чмокнула в щеку Ульяну Юрьевну. – Ну, я побегу, а то прямо с поезда к вам. Только вещи успела домой закинуть. Еще дел невпроворот. И Руслану обещала позвонить. Он явно на меня глаз положил!

Последнюю фразу Ларочка прощебетала уже в дверях.

Когда на улице за ней захлопнулась калитка, Семен Романович сердито тряхнул головой:

– Вот сорока!

Корж искоса взглянул на Маргариту. Та сидела, не сводя глаз с тарелки, положив перед собой руки на манер школьной отличницы.

– Простите, – сказал он, повернувшись к хозяйке, – я хотел бы все-таки закончить с тем господином… со странным именем. Что же ему понадобилось от вас?

Ульяна Юрьевна замялась.

– Понимаете, – она медленно вытерла руки о передник и закрыла супницу крышкой, – его интересовало то, о чем в нашей семье говорить не принято.

– Мы старательно обходим эту тему, – подхватил Танкован. – Хотя она ни для кого не секрет в нашем городке, и для Максима – в том числе, но у нас на нее табу.

– Однако этому Свирскому удалось вас разговорить? – уточнил Корж.

– Он появился у нас, уже собрав всю необходимую информацию, – неохотно пояснила Ульяна Юрьевна. – Нам оставалось ее только подтвердить. Узнав правду, господин Свирский заявил, что нам полагается вознаграждение. Он еще сформулировал так нелепо: за проявленное благородство и человечность… Четверть века назад! Как это глупо…

– Четверть века назад… – машинально повторил Корж. – То есть Свирского интересовали события двадцатипятилетней давности?

– Если быть точным, – Танкован вытер губы салфеткой и сжал ее в кулаке, – его интересовало одно-единственное событие восемьдесят пятого года…

– Мы неохотно распространяемся об этом, – промямлила Ульяна Юрьевна. – Потому что…

– …потому что в восемьдесят пятом году, – решительно перебил ее Семен Романович, вставая из-за стола, – мы усыновили нашего Максимку, взяв его из городского дома малютки.

Было совсем темно, когда Танкован вышел из метро на станции «Таганская»-кольцевая, свернул налево, проскочил мимо ларьков и афиш и двинулся быстрым шагом по Верхней Радищевской улице. Оставив по правой руке красное кирпичное здание Театра на Таганке и стеклянный, подсвеченный огнями фасад детского клуба, он нырнул в переулок, утыканный мусорными контейнерами и запаркованными на ночь авто. Вечерний воздух был душным и липким. Асфальтовое небо грозило вот-вот прорваться назревшим волдырем и низвергнуть на улицы потоки теплой, застоявшейся воды, отдающей железом и кислыми городскими испарениями.

Максим ежеминутно вытирал платком лицо. Модная рубашка прилипла к телу, а туфли нестерпимо жали. Вдобавок он только сейчас вспомнил, что ничего не ел с самого утра. Чувство голода и тяжелой усталости, отодвинутое было на время волнениями и перипетиями сегодняшнего дня, теперь обрушилось на него сторицей. С коэффициентом три – выражаясь более точным и правильным языком. Ноги гудели и едва слушались, в желудке ворочалась перетягиваемая из одного конца в другой холодная перфолента, а во рту ощущался противный железный вкус, словно он только что сосал ржавые ножницы. Ко всему прочему, в паху нестерпимо жгло и чесалось. После жаркой близости с пышнотелой начальницей у него даже не было возможности подмыться.