Дмитрий Герасимов - Если небо молчит

Женщина, кажется, добилась своего. Она стонала, не обращая ни малейшего внимания на чириканье дверного звонка.

– Да, милый!.. Да!.. Ох, еще… Еще!..

Максим удивленно прислушался, наклонился вперед и чуть не оступился: незапертая дверь бесшумно открылась, и он машинально шагнул внутрь квартиры.

Теперь стоны звучали неестественно громко. Они доносились из открытой комнаты в конце прихожей.

Максим на всякий случай осмотрелся. Стены оклеены темно-красными обоями, под ногами – почерневший от времени паркет, рядом с входной дверью – полуоткрытый раздвижной зеркальный шкаф. Танкован мельком взглянул на свое отражение. Удивленный взгляд, прилипшие ко лбу волосы, полуоткрытый рот. Он выглядит полным идиотом. Как именуют тех, кто любит подсматривать в замочную скважину? Вуайеристами?.. Тьфу!..

– Я пришел! – раздраженно крикнул он. – Извините, но у вас не заперто!

– Да, милый!.. Да!.. – не унималась паскудная бабешка в комнате. – Ты – лучший!.. Ты – непревзойденный любовник!

Ты– основное блюдо!

Максим сжал кулаки от злости.

– Мы договорились на четверть третьего! – громко напомнил он. – У меня очень мало времени, я могу опоздать на работу!

– А-а-а! – закричала женщина. – О-о-о! – Она достигла пика наслаждения.

Сообразив, что наступила развязка, Танкован плюнул на условности и решительно шагнул в комнату.

– Прошу меня простить… – Он в замешательстве замер на пороге.

Это была и гостиная и спальня одновременно. Убранство жилища состояло из разобранной тахты, круглого стола с двумя деревянными стульями, секретера образца 80-х и огромной бельевой тумбы, на которой потрескивал кинескопом старый телевизор LG. На экране обнаженная дива, остывающая от бурного соития, ласкала губами волосатую грудь своего партнера. Тонкий DVD-плеер, пристроенный прямо на телевизоре, отсчитывал сороковую минуту фильма с «клубничкой».

Свирский был одет в тот же самый иссиня-черный костюм, только белоснежная сорочка под ним была грязной и мятой. Утренний знакомец Максима лежал на полу в безобразной черной луже между столом и тахтой. Его рот был приоткрыт, орлиный нос еще больше заострился, а на лице, которое успела залить смертельная бледность, застыла гримаса отчаяния.

Танкован в ужасе уставился на распластанное тело и почувствовал, как у него слабеют колени, а к горлу подкатывает дурнота. Плохо соображая, что происходит, он попятился в прихожую, оступился на щербатом паркете и рухнул навзничь, больно ударившись локтем о пол. Это падение и боль на секунду привели его в чувство. Он выкрикнул что-то бессвязное, вскочил на ноги, стуча зубами от внезапного холода, пронизавшего тело, распахнул входную дверь и опрометью бросился вон.

Наступивший день грозил обернуться для Маргариты продолжением вчерашнего кошмара.

Она работала два через два, то есть сегодня у нее второе дневное дежурство, потом – два выходных, а за ними – ночные смены.

В 8 часов она распахнула дверь терапевтического отделения и поморщилась. В нос ударили запахи приготовленной пищи. Маргарита вспомнила, что ничего не ела со вчерашнего дня, но при этом она совсем не чувствовала голода. Наоборот, запахи близкой кухни сейчас вызывали у нее тошноту.

Возле столовой уже образовалась небольшая очередь в ожидании завтрака. По коридору с озабоченным видом сновали ординаторы и медсестры. Ходячих больных выгнали из палат, чтобы произвести там проветривание и уборку, и они кучковались в холле, кашляя и шаркая тапочками по линолеуму. Кто-то кого-то громко распекал в кабинете старшей медсестры, а из процедурной доносились раздраженное звяканье инструментов, хлопанье дверец и визгливое рычание электродрели. Обрюзгший, краснолицый слесарь в грязном синем халате и засаленном берете, сидя на корточках и ежеминутно изрыгая проклятия, возился с дверным замком.

Женечка сидела за столом сестринского поста и с усталым видом заполняла журнал дежурств, ежеминутно сдувая со лба рыжую непослушную челку, норовившую закрыть ей глаза. Крохотный носик, усыпанный веснушками, казалось, стал еще меньше и напоминал сейчас выпуклую пуговицу от демисезонного пальто. Розовые пухлые губки шевелились, как у отличницы, старательно выводящей в тетради падежные окончания.

– Ты бы дала мне какую-нить таблеточку, сестричка, – упрашивал ее пожилой тучный мужчина в несоразмерно узком спортивном костюме и вязаных шерстяных носках. – Все нутро болит.