Юлия Кристева: Смерть в Византии

Директор комитета по связям с общественностью «Нового Пантеона», которого я тут же про себя окрестила Диркомом, принял меня в ультрасовременном здании, которому не помещало бы быть чуточку скромнее, в самом центре города. От разговора с этим подпевалой, уполномоченным не давать просочиться сведениям о существовании какого-либо подпольного бизнеса и выставлять напоказ благонамеренный фасад самой скандальной секты Санта-Барбары, я не ждала ничего, кроме разрешения на рандеву с самим гуру. Последний парил над общиной верных адептов в роскошном имении на берегу моря — Морском храме, куда вход непосвященным был запрещен. Ухватившись за потребность этих мерзавцев в благопристойном имидже в глазах парижской газеты, я особо подчеркнула, что лишь непосредственный контакт с его преподобием Саном мог бы развеять настойчивые и весьма тревожные сомнения общественности по поводу незаконных видов деятельности вышепоименованной персоны, не кажущей носа из своей резиденции.

— Незаконные виды деятельности! — Дирком изобразил показное возмущение, а его глаза за очками без оправы, придающими ему вид ассистента профессора, негодующе воззрились на меня.

— Ну да, коммерческие, сексуальные… — Не моргнув глазом парировала я. — У нас есть видеоматериалы.

Он тут же уставился на мою сумку внушительных размеров.

— Разумеется, они не со мной. Но у «Лэвенеман де Пари» имеются оригиналы. — Я врала напропалую, а поскольку слух о наличии видеоматериалов исходил из надежных источников, не мешало его заодно и проверить.

— Что за чушь! Не верьте! Это все липа, теперь можно изготовить все что угодно, при нынешнем-то состоянии техники! — Дирком был уже не столь любезен, как ему того хотелось в начале нашей беседы.

— В таком случае вы понимаете, насколько в данных условиях будет важно свидетельство очевидца?

Я продолжала настаивать еще несколько минут, в течение которых невидимые камеры снимали меня с разных ракурсов, а остекленевший взгляд Диркома давал понять, что мне крупно повезет, если я подобру-поздорову унесу ноги из этой западни.

— О да! Преподобный Сан — великий молитвенник, вы будете ослеплены и им самим, и его окружением. Вот только, боюсь, вы не захотите покинуть храм, однажды побывав там! — Ухмылка, точно змея, скользнула по его губам.

— Я тоже этого опасаюсь, — расплылась я в самой очаровательной из своих улыбок, при этом торопливо выбираясь из-за стола.

— Я вас провожу. — Вежливость его стала ледяной. Взгляды сотрудников, полные ненависти, страха либо фанатизма — уж и не знаю, чего в них было больше, — в коридорах и лифтах, до самого паркинга. — Я сегодня же донесу вашу просьбу до его преподобия. — Он приложился к ручке и открыл дверцу такси.

Не успела я, склонившись к шоферу, назвать адрес, по которому меня следовало доставить, как прогремело несколько выстрелов. Они донеслись из-за вереницы припаркованных автомобилей и прекратились только тогда, когда магазин, по всей видимости, полуавтоматического оружия, был полностью разряжен. На тротуаре лежат Дирком, очки его превратились в кучку осколков. Я бросилась к нему, направив «кольт» в сторону прячущегося стрелка. Открытые глаза Диркома неподвижно уставились в дрожащий от жары воздух. Его белая рубашка была продырявлена в нескольких местах, из правого виска вытекала обильная струя крови, пуля угодила в череп.

— Ложись! Ложись! — Попов сбил меня с ног и повалил на землю между такси и соседним «фордом», за которым, видимо, он устроил свой наблюдательный пункт.

Как раз вовремя, поскольку прогремела новая очередь выстрелов, только теперь в другом конце паркинга, и две машины сорвались с места.

— Пусть их, сводят свои счеты, нам же лучше отсюда убраться. — Доблестный помощник Рильски облегченно вздохнул и потащил меня к полицейской машине.

Мы без сожалений покинули место преступления.

— В такси ее и мигом ко мне! Меняем диспозицию! Времени нет! Стефани, дождитесь меня в моем кабинете! — рявкнул Рильски на сотовый телефон Попова несколькими минутами позже.

Тот высадил меня на остановке такси, нажал на акселератор, включил полицейскую сирену и был таков.

Самолет взмыл в небо, взяв курс на Стони-Брук, где Себастьяну Крест-Джонсу предстояло получить ученое звание доктора honoris causa [2] «Ради чести» (лат.) — ученая степень доктора, присуждаемая без защиты диссертации за научные заслуги. — 3десь и далее примеч. пер. в качестве вознаграждения за труды по метизации народов, которым он отдал два десятка лет на кафедре истории миграций. При этом он тщательно скрывал от всех — по крайней мере был в том уверен — свои изыскания о Первом крестовом походе и Византии, поскольку эта страсть личного свойства имела опосредованное отношение к его официальной теме. Только ассистент знал о хобби профессора, или «его пороке», как выражался молодой честолюбец.