Юрий Тихонов - Следствием установлено…

— Что прочее? Что прочее? — вскочил в бешенстве Вершинин. — Да ничего не было: ни коньяка, ни водки. Неужели этого не понять, Николай Николаевич?

— Как не было? — опешил тот. — Вы же сказали…

— Я сказал. Я действительно сказал, что заходил к Ефремовой по чисто деловым соображениям. Искал на заводе — не нашел. Решил не ждать, хотел узнать быстрее, вот и пошел к ней домой, причем в первый и последний раз в своей жизни. Пил у нее кофе. Ведь не преступница же Ефремова, черт подери, почему же я должен шарахаться от нее, почему должен вести себя как дикарь и в ответ на гостеприимное предложение выпить кофе встать в позу неприступной девственницы? Выпил чашку и все. Пробыл часа полтора, поговорил и ушел. Казните меня теперь, вешайте, четвертуйте, снимайте с работы.

— И все? — с изумлением переспросил Аверкин. — Но ведь там написано…

— Еще раз повторяю — на этом наше знакомство окончилось. И на ночь я у нее не оставался, и невинность свою сберег, так что в моральном плане чист как стеклышко, — в голосе Вершинина вновь прозвучали саркастические нотки. — Все произошло именно таким образом, ни больше ни меньше.

Аверкин и Бакулев вздохнули с облегчением.

— Кто же все-таки автор этой анонимки? — с тревогой спросил прокурор. — Вы подумайте. Это работа не случайного человека. Кстати, кто мог вас видеть, когда вы заходили к Ефремовой?

Перед глазами Вершинина, как в замедленной съемке, стали раскручиваться события того вечера.

Большой дом. Ребята во дворе, потом гроза. Нет, сначала брюнет из соседней квартиры, а потом гроза. В магазине знакомых не было. Затем Ефремова, звонок в дверь, опять брюнет. Стоп. Неужели он? Но зачем? Зачем ему? Ревность? Приревновал к Ефремовой? Слишком игривый тон у него для серьезного чувства, и вообще вид у него нескладный. Да и незнакомы мы. Может, Ефремова сказала, кто я? Вряд ли. Психологически не оправдано. Какая женщина станет рассказывать соседу, что у нее сидит следователь. Начнутся любопытные вопросы, придется врать, выкручиваться. Ерунда. Нет, кандидатура брюнета отпадает сразу.

Вячеслав взял письмо, еще раз прочитал написанное и вдруг понял, что почерк ему знаком. Он перечитал вновь и даже потрогал пальцем неровные, прыгающие строчки, казалось, выбрызнутые с пера вместе со злостью, а затем вскочил и, не замечая удивленных лиц Аверкина и Бакулева, выбежал из кабинета. Он пулей пронесся мимо ожидающих в приемной людей. Промчался вниз по лестнице, кое-как попал ключом в замочную скважину своего кабинета, открыл сейф и выхватил оттуда принесенное женой Кулешова письмо. Бросив на почерк беглый взгляд, он с той же стремительностью поднялся наверх и положил конверт на стол перед Аверкиным. Тот с удивлением взял его, посмотрел адрес, а затем вынул письмо. По мере чтения лицо Николая Николаевича принимало брезгливое выражение, нижняя губа презрительно оттопырилась. Потом он положил анонимку, написанную на Вершинина, рядом, внимательно сличил оба письма и поманил Бакулева. Тот тоже склонился над ними, через минуту выпрямился и крякнул с досады.

— Твое мнение? — требовательно спросил Аверкин.

— Одна рука, — тихо отозвался Бакулев. — Можно без экспертизы обойтись — ясно как божий день.

— Каким образом к вам попало это письмо? Оно ведь адресовано Кулешовой? — поинтересовался Аверкин, возвращая его Вершинину.

— Она сама принесла мне. Ее хотели спровоцировать на скандал и подбросили в почтовый ящик.

— Но кто же? Какая дрянь занимается этим?

— Она не знает. А может, знает, но молчит. Хотя, откуда ей знать? В одном я уверен: автор — тот же самый человек, который «поставил» и сегодняшний спектакль.

— Ты погоди обижаться, — Аверкин вышел из-за стола, подошел к Вершинину и положил ему на плечо руку. — Согласен — в твоих глазах мы выглядим сейчас далеко не в лучшем свете, но и нас с Бакулевым можно понять. Такие сигналы настораживают. А потом возьми письмо, которое получила Кулешова. Насколько я понимаю, оно отражает действительное положение вещей, изложенное в циничной форме. Писал безусловно негодяй, а факт, видимо, соответствует действительности. Попробуй привлеки такого за клевету. Ведь ты сам стал проверять, значит поверил автору или засомневался. Вот и мы так.

— Николай Николаевич? — Вершинин встал и заметно побледнел. — Давайте начистоту. Кулешова я знаю плохо, но если бы ко мне пришло такое письмо и в нем стояла бы фамилия Аверкин, я не усомнился бы, что это клевета. И дело не только в вашем возрасте и положении. Просто я уверен, что вы не поступитесь своей совестью. Я всегда чувствовал ваше доброжелательное отношение ко мне, но выходит достаточно одного грязного пасквиля, чтобы изменить свое отношение, перечеркнуть прошлое, обидеть недоверием?