Андрей Константинов - Полукровка. Эхо проклятия

Представшая ее взорам белая вилла и в самом деле удивительно сочетала в себе древний вид и современную комфортабельность. Пропорции и цвет явно принадлежали первой, обилие же стекла и зеркал — последней. Казалось, что и вилла, и бассейн просто естественным образом выросли из холмов, жасминовых кустов и бирюзового неба. И Самсут никак не удивилась бы, увидь она сейчас, как из-за деревьев выходит какая-нибудь обнаженная наяда, а из-за колонн — греческий юноша в короткой тунике…

В следующий момент откуда-то из-за виллы действительно послышались голоса, и оба парня, поспешно подав ей руки, как королеву, повели гостью туда, где уже явственно слышался гул множества голосов и звуки какого-то неведомого музыкального инструмента. Самсут стало несколько не по себе — как бы снова не оказаться втянутой в историю. Но она тут же вспомнила открытые, ясные глаза Овсанны и подумала, что от такой девушки не следует ожидать ничего плохого. Но вот навстречу им устремилась целая толпа совсем маленьких детишек, одетых совершенно по-разному, кто в кружевных платьицах, а кто и в национальной одежде. Они с гомоном бежали, падали, тащили друг друга за ручонки и, отчаянно тыкая пальцами в сторону приближавшейся Самсут, вопили на разные голоса:

— Ксена! Гостья! The guest! Der Gast!

Затем, добежав до жертвы, накрыли ее, как волной. Вокруг засверкали румяные щечки, испачканные кремом рты и яркие, как угли, глазенки. И тут-то Самсут весьма пригодилась ее железная выучка, приобретенная в бурных волнах русской школы. Она, ни капли не растерявшись, широко расставила навстречу этой набегающей волне руки, словно желая поймать кого-то. Дети завизжали с удвоенной силой и бросились кто прочь, а кто, наоборот, к ней. К счастью, под ногами был не скользкий линолеум школьного коридора, а ухоженная густая трава, так что Самсут едва ли не с явным удовольствием повалилась навзничь, облепленная малышней.

В следующее мгновение восторженный гул голосов и музыка затихли, и среди внезапно наступившей тишины раздался негромкий, но сочный голос:

— Апаге, ап, ап, даймоникиой! [17] Прочь, прочь, бесенята! (Греч.)

Детей как ветром сдуло. И Самсут, все еще сидя на траве и успев едва натянуть юбку на колени, увидела, как от покоем поставленных столов, за которыми стояла целая толпа народа, к ней быстро, но не торопясь, как умеют ходить только очень знающие себе цену люди, приближается высокий седой старик.

Где она могла видеть его? На картинах в Эрмитаже? На иконах? В учебниках истории? У этого шагавшего к ней человека не было возраста — он, скорее, напоминал дерево, под шершавой корой которого туго перевивались корявые узлы мускулов, а шапка седых вьющихся волос поднималась от ходьбы, как осенняя легкая крона. И среди всей этой белоснежной паутины горели большие черные глаза, от взгляда которых становилось не по себе. Самсут робко оглянулась: оба парня тоже поникли, съежились и стали даже как будто меньше ростом. Но старик, не удостоив их взглядом, степенно приблизился ко все продолжавшей растерянно сидеть на земле Самсут, наклонил голову и ласково произнес что-то.

«Это он, наверное, на армянском», — пронеслось в голове у Самсут, но, не зная, как и что ответить, только порывисто вскочила и сделала совершенно нелепый в этой ситуации тот самый книксен, что научила ее делать перед артистическими гостями мама Гала в глубоком детстве.

Румяные губы под седыми усами дрогнули в улыбке, и старик уже молча просто подал ей руку.

Самсут доверчиво оперлась на его протянутую ладонь и вдруг почувствовала себя счастливой и совершенно уверенной. И, словно король с королевой, они с достоинством проследовали назад в начинавшей уже становиться гнетущей тишине. Однако, едва старик усадил Самсут в середине стола рядом с собой, всеобщее настороженное молчание вновь взорвалось восторженным гулом голосов. Вопросы летели со всех сторон, по-гречески, по-армянски, по-русски и по-английски и еще на каких-то незнакомых Самсут языках. Не зная, как лучше отвечать, на русском или на английском, она, как буриданов осел, поначалу вообще молчала. Молчал и старик, сидя рядом с ней, словно изваяние, но, наконец, к ним с бокалом в руке подошел мужчина средних лет. По внешности в Питере Самсут непременно приняла бы его за какого-нибудь чеченца.

— Простите мою смелость, кирьос Самвел, но я вижу, наша гостья совсем растерялась, и на правах вашего зятя и ее, так сказать, единоверца прошу разрешить мне стать ее гидом в обрушившемся на нее хаосе впечатлений, — произнес он по-русски, но как-то гортанно и хакая, как хакает уставшая после бега собака. — И позвольте ей подняться из-за стола, так будет легче всем.