Андрей Константинов - Полукровка. Эхо проклятия

— Но почему же ты не приехал к нам потом? — не унималась Самсут. — После всей этой перестройки, в девяностые, когда с загранпоездками не стало абсолютно никаких проблем?

— Десять лет — довольно большой срок, дочь. Я хотел дать Гале шанс забыть про меня и начать новую жизнь Встретить другого, путёвого, работящего, правильного мужа.

— И правильного отчима для меня?

— Ну, к тому времени ты была совсем взрослой девочкой и едва ли нуждалась в отце.

— А вот я, представь себе, нуждалась! — не без нотки вызова в голосе резко отозвалась Самсут.

— Извини, дочь, я хотел сказать, «не нуждалась в той степени, как раньше». Я детство имею в виду.

— Зачем же ты все-таки прислал нам ту рождественскую открытку?

— Понимаешь, к тому времени я уже год как сошелся с Хельгой. Одному, да еще и в чужой стране… тяжело всё это, дочь. Я ведь здесь больше десяти лет один был, бобылем жил, а потом Хельга подвернулась… Она женщина в общем-то неплохая, разве что угрюмая малость.

— Это я заметила, — съязвила Самсут.

— Во-во. Так что ты ничего такого на свой счет не подумай, она со всеми такая. Ничего не поделаешь — скандинавская ментальность. Здесь женщины в большинстве своем величавы, холодны и неприступны. Как скалы, как вечная мерзлота. Не то что наши стожки-реченьки малороссийские… — здесь отец закашлялся и поспешил сменить тему. — В общем, взяли мы кредит в банке и аккурат под Рождество купили дом в Кепинге. Видишь ли, жить в Стокгольме, безусловно, престижно, но безумно дорого. Да и суеты много. А здесь — совсем другое дело… Вот тогда я и решил отправить вам открытку. Так, на всякий случай. Чтобы вы просто знали мой новый и, скорее всего, последний адрес, — невесело заключил Матос. А потом вдруг неожиданно добавил: — Но в России после перестройки единожды я все-таки побывал! Правда, всего полтора дня, поэтому мало что успел посмотреть.

— И где же именно ты был? В Москве? — предположила Самсут.

— Зачем в Москве? В Ленинграде, естественно… Знаешь, никак не могу привыкнуть к этому новому помпезному — «Санкт-Петербург». Тем более что сия красочная обертка ничуть не соответствует нынешнему внутреннему содержанию. Как мудро написал про это мой бывший ленинградский кореш Мишка Сапего: «Санкт-Петербург! А в моем Ленинграде не было столько ворон».

— И в каком году это было?

— В мае 1992-го.

Услышав эту дату, Самсут невольно вздрогнула: в том месяце она уже была в декрете и с трудом носила свой гигантский живот.

— Но почему ты не зашел к нам?! — потрясенно воззрилась она на отца и, кажется, даже крепко сжала при этом свои кулачки, словно бы намереваясь атаковать его в зависимости от полученного ответа. — Господи, папа! Какая же ты у нас с мамой всё-таки бестолочь!!!

Глаза Матоса увлажнились, мгновенно среагировав на ее невольно вырвавшееся, отчаянное «у нас с мамой».

— Я… Дочь, я очень хотел, я собирался… я, вот честное слово, — сбивчиво принялся объяснять отец, — я очень хотел вас всех увидеть. В конце 1991-го, когда МДТ опять приезжал в Стокгольм на гастроли, я ходил на все спектакли… Из ребят, ну которые актеры, никого уже не знал, но вот монтировщиком сцены, представь себе, у них по-прежнему трудился наш вечный жид, дядя Аркаша! Вот с ним-то мы вечерком и встретились — посидели, выпили… Прощаясь, попросил его по возможности разузнать про вас: как? что? где?.. Конечно, особо не надеялся, но аккурат под Новый год Аркаша прислал мне письмо. С полным, что называется, отчетом. Тогда-то я и узнал, что Гала замуж так и не вышла… И что три года назад умерла мама, а еще раньше — дед Иван… Про тебя Аркадий написал: дескать, дочь настоящей красавицей стала, учится на педагога в Герцена, весной будущего года заканчивает институт… Вот после этого письма я и решил: поднакоплю к весне деньжат и рвану-ка в Ленинград. К дочери, на выпускной… Ты гляди, — невесело улыбнулся Матос, — даже в рифму получилось.

— А дальше?! — не в силах сдерживать свое нетерпение, потребовала Самсут.

— Прилетел я в Питер. Как сейчас помню: аккурат в день готовящейся к самоликвидации пионерии, девятнадцатого. Сразу из аэропорта рванул к нам. Вернее, к вам… Как-то очень быстро добрался, еще в восьмом часу. Устроился на нашей любимой лавочке, той самой, что в кустах сирени спрятана, и принялся ждать, когда ты из дома выйдешь, в институт поедешь. Долго ждал, часа полтора, не меньше, где-то под две пачки «Мальборо» успел скурить. И тут, наконец, ты выходишь. Я смотрю — а у тебя животик такой… Короче, внушительный. Месяцев эдак на восемь тянет.