Андрей Константинов - Полукровка. Эхо проклятия

— И какой же третий факт говорит в пользу Ламминена, Борис Борисович?

Тот немного смутился. Впрочем, победа, как ему показалось, уже была у него в кармане, и потому он простодушно ответил:

— То, что в этой записке были антисемитские, а не… так сказать… антиармянские выпады.

Самсут обернулась и посмотрела на директора в упор. Вишневые глаза ее стали почти черными.

— И вы считаете, что это вполне меняет дело?!

— Конечно, ведь вы же лично ни в чем не были оскорблены…

— Человек любой национальности должен быть оскорблен унижением другой. Если вам, директору школы, это непонятно… — Самсут решительно встала.

Идя сюда, она никоим образом не хотела даже упоминать об истинной причине своего ухода из этой престижной гимназии в самом центре города. Нет, она никогда не стеснялась своей бедности, да и стесняться этого было ей, в общем-то, не перед кем: ее немногие подруги принадлежали к тому же слою, что и она сама. А во все эти современные навороченные клубы она не ходила. Лишь бывшие коллеги покойной бабушки Маро, ставшие профессорами и академиками, которые иногда заглядывали по старой привычке в ее гостеприимный дом выпить чашечку кофейку «по-армянски» после прогулки по Островам, неумело прятали вздох сожаления, глядя на ее запущенную квартиру и на саму неухоженную «малышку» Самсут. Но теперь, когда директор так откровенно выказал всю свою человеческую и педагогическую бестактность, если не сказать хуже, Самсут разозлилась. Она, несмотря на южную кровь, относилась, скорее, к тому типу темперамента, который медленно запрягает, но быстро едет. В этом отчасти сказалась ее русскость. Зато уж остановить ее было гораздо трудней, чем русского. Вот и сейчас она подошла вплотную к столу, оперлась на его край руками, и только непомерная ширина директорского письмодрома спасла Бориса Борисовича от того, чтобы не упереться носом в ее высокую, обтянутую золотистой футболкой грудь.

— Я ухожу из вашего заведения, — голосом подчеркнула она последнее, явно неуместное для учреждения такого типа слово, — потому что в той школе, куда я уйду от вас вместе с Ваней, он сможет учиться бесплатно! Бесплатно и без этого вашего «всего полезного из Финляндии»! Причем учиться в окружении таких же сорванцов и сорвиголов, которыми и должны быть мальчишки его возраста!

— Что вы этим хотите сказать?

— Этим я хочу сказать, что мне тревожно за моего сына от того, что в этом заведении его окружают преимущественно мальчики и девочки мажоры. Которые в своем, исключительно сопливом еще, возрасте, тем не менее, уже имеют собственную прислугу! Которая стирает за ними их грязные носки!

— Боже мой! А грязные носки-то здесь при чем? — ахнул Борис Борисович.

— Не понимаете?

— Нет, я решительно вас не понимаю!

— А притом, что в этом возрасте каждый нормальный мальчишка должен самостоятельно стирать свои носки! А каждая девочка свои, пардон, трусы!

— Ну, знаете ли! — ошеломленно развел руками Би-Би. — Если вы по этой причине решили написать заявление, то это же просто… просто смешно. Я бы даже сказал, абсурдно.

После этих слов директора, глядя прямо в простодушно расширившиеся глаза Би-Би, Самсут неожиданно рассмеялась. Рассмеялась так, как смеется человек, которому уже нечего терять.

— Я очень рада, что напоследок мне удалось вас рассмешить, — бросила она и затем серьезно добавила: — Завтра я зайду за документами, извольте распорядиться.

И после этих слов Самсут вышла, плотно закрыв за собой дверь в кабинет.

Пока она пересекала приемную, держа лицо перед ни в чем не повинной секретаршей, внутри у нее все клокотало. Однако, оказавшись в коридоре, всегда поражавшем при отсутствии учеников какой-то подозрительной и чреватой опасностью тишиной, Самсут подпрыгнула от удовольствия, неудачно попыталась сделать антраша и неожиданно почувствовала себя простой школьницей, прогуливающей уроки…

Дома, сидя на любимом диванчике, Самсут снова повернула голову в сторону окна, где увядала сирень, и вспомнила, как однажды в такое же время года когда-то давным-давно они с матерью уезжали на море, в Абхазию. «Уехать бы сейчас тоже куда-нибудь, подальше от города, на море, в лес, в горы, — с тоской думала Самсут, вдруг на миг явственно ощутившая ни с чем не сравнимый, прозрачный воздух над озером Рица. — Сколько я уже не бывала в горах?» Самое занятное, что возможность куда-либо уехать у нее была. И возможность, и, что самое главное, деньги. На несостоявшуюся поездку в Шотландию Самсут умудрилась скопить почти пятьсот долларов! «Ровно двадцать пять частных уроков английского по полтора часа», — автоматически подсчитала она. Вспомнив о заветном конвертике, Самсут полезла в верхний ящик комода, пересчитала деньги и убедилась, что сумма составляет даже чуть больше предполагаемых пятисот зеленых денег. «В самом деле, съездить, что ли, куда-нибудь?..» — в который раз за этот бесконечный день перескочили ее возвышенные мысли на обыденно-земное. А персидская сирень все так же одуряюще-пряно бушевала под окнами, как бушевала и десять, и двадцать, и даже тридцать лет назад.