Игорь Блинов - Ворона летает по геодезической

В голове и сердце Назаретова происходило беспокойное брожение. После смерти постылой супруги явилось ощущение новизны, которое удивило и устыдило. Мир покинула алкоголичка, находившаяся не в ладах со своей совестью и семейными обязанностями — а значит, у трагедий бывает две стороны. Может, вторая половина жизни будет радостнее, или?..

Конечно, нет.

Осталась дочь, молча презирающая его с каждым днем все больше и больше. Бездельница, любительница свободы и острых ощущений.

Назаретов не знал, как реагировать на появление незнакомых мужчин в ее комнате по утрам, и вскоре стал просто плевать на это дело с высокого дерева.

Развязка наступила однажды, когда они вдвоем молча ужинали на кухне. Могильная тишина вывела Назаретова из себя, он сказал несколько грубых фраз, и дочь наконец отреагировала.

— Господи, — прошептала она. — Как я вас всех ненавижу. Как меня мутит от ваших сытых рож. Только и знают, как жрать супчик, пускать слюни в свое пиво, утром на работу, вечером с работы, думать о будущем… Уроды.

Назаретов налился багровым и отвесил дочери звонкого леща.

Она не заплакала, интуитивно прикоснулась рукой к покрасневшей щеке и тут же отдернула.

— Уроды, — повторила она и медленно ушла к себе.

Утром она ушла и больше не возвращалась. Такого доселе не бывало, несмотря ни на что. Прошла неделя, другая.

Назаретов долго раздумывал, заявлять ли в милицию, а однажды, придя с работы, обнаружил на пороге пакет. Там лежала видеокассета и записка, нацарапанная кривыми печатными буквами.

На экране он не сразу узнал свою дочь, неправдоподобно постаревшую и растрепанную, явно в состоянии наркотического бреда, с которой скучно и жестоко развлекались трое небритых горцев. Он хмыкнул, удивившись скабрезным кадрам, и спокойно отправился на кухню пить пиво. Потом вернулся, внимательно посмотрел все до конца и обстоятельно изучил записку.

А на следующий день, ставший тупо-равнодушным от бессонной ночи, как на автомате вытащил из хранилища и понес через проходную тяжелый цилиндрический предмет. Вахтер недвижимо безмолвствовал за стеклом, а сумка, ловко зацепившись за турникет, напомнила Назаретову о его неверном шаге.

Прошел день, второй. Назаретов ждал ответа. Вечером он по привычке достал из холодильника пиво, примостился за кухонным столом, сделал большой глоток. Накатила страшная слабость. Он пошел в комнату, не дошел, упал. Через час в квартире возник неприметно одетый человек, втащил практически мертвого Назаретова на диван, вылил что-то из склянки и чиркнул спичкой…

— А, Ермолаев, — шеф устало взглянул на молодого сотрудника. — Вечером летишь…

— В Париж?

— В Париж… Хм, «летишь-Париж», — задумчиво повторил шеф. — Да нет, пока в Каир. Надо подсобить Романову, совсем запарился, бедняга. И, если получится, без египетских приключений. Кстати, — он взял со стола несколько картонных папок, — отнеси в отдел, пусть положат в «приостановленные». Леденец хочешь? Мятный.

— Спасибо, я не курю…

Что на этот раз? У статуи фараона обменяться с резидентом контейнерами, или выстрелить смуглокожему эмиссару в широкую задницу из спецавторучки, или опять с утра до вечера перекладывать бумажки? Ермолаев вышел в коридор, выкрашенный по плечо вечнозеленым, и в голове его пробежали кадры из глупой «Полицейской академии», где все было весело и беззаботно. А здесь, в этой конторе — сплошная рутина, и шеф со странностями, и тяжеленная пишущая машинка вместо компьютера. И постоянное ощущение собственной непригодности. Тяжелая штука — жизнь.

«Романов — трудолюбивый и исполнительный, старше меня на пяток лет. Ну и что же? А я — поэт своего дела. Каждый служит отечеству как может, и неизвестно, что важнее», — убедительно констатировал он и попытался перехватить груз, уловив коварное движение в пачке.

Одно из «приостановленных» дел выскользнуло и, зашелестев бумагами, рассеялось по большому радиусу. «Стоп!» — запоздало приказал он папке, но картонная дура не послушалась.