Анна Малышева: Суфлер

– Я тебе никогда и не мешал. – Эрдель отпустил наконец руку сидевшей рядом женщины. Он поднялся и на этот раз устоял на ногах. – Но теперь ты зашел далеко, очень далеко. Есть разница между убитой картиной и убитым человеком. Ты перестал ее видеть. Тебе нужно бросать эту торговлю, хотя бы на время. Иначе все очень быстро закончится тюрьмой.

– Вы говорите со знанием дела! – едко заметил Петр.

– Что ж… – после паузы проговорил Эрдель. – Может, и у меня на совести кое-что есть. Человеку от природы дарована счастливая способность – забывать. Так ты согласен или будешь упорствовать?

– Он согласен, он понимает, что иначе… – выпалил Валерий, сдерживавшийся с явным трудом.

Эрдель остановил его повелительным жестом, не сводя глаз с притихшего Петра:

– Так ты согласен с доводами, которые мы привели? Ты ведь меня всю сознательную жизнь знаешь. И понимаешь, что я не шучу.

Александра впервые была свидетелем того, как ее старинный добрый друг кому-то угрожал. Она не могла бы и вообразить такую сцену, но сейчас, слушая негромкий голос Эрделя, в котором почти не было эмоций, отчего-то ощутила страх, хотя обращался мужчина не к ней.

Петр молчал, глядя в пространство. Когда он наконец разомкнул губы, с них сорвалось только одно слово:

– Вера…

– Что ж, – ответил Эрдель, все так же спокойно. – Думаю, она тоже не станет поднимать шум. Вера потеряет паршивую копию Тьеполо, возможно, свой новый салон и уж точно – надежду на создание новых «старинных шедевров»… Зато останется жива. Как и многие еще люди, которых вы с ней могли бы соблазнить этой аферой. – Он коснулся плеча вздрогнувшей женщины: – Идите, Саша! У подъезда ждет Татьяна, скажите ей, что все в порядке. Я скоро спущусь. Меня отпустили только на два часа.

Александра послушно встала, сделала шаг к двери. Взглянула на свои вещи, стоявшие в углу, но не решилась к ним подойти. Ее угнетало тяжелое молчание мужчин. Она также молча вышла в коридор и, закрыв за собой дверь, чуть не бегом бросилась к выходу.

…Татьяна топталась у подъезда, нервно прикладываясь к дымящейся в покрасневших пальцах сигарете. Увидев Александру, бросилась к ней:

– Что там у них?

– Нормально… Они договорились…

– Я ничего не знаю. – Татьяна отрицательно замотала головой. – И знать не желаю. Если бы я представляла себе, чем все обернется, ни на что бы не посмотрела, заставила бы его уехать в санаторий месяц назад! А к этим его дружкам не подпустила бы и на выстрел! Одного, слава богу, уже нет, вторая в больнице – вы знаете? Может, на этот раз между ними все будет кончено?!

Александра не возражала, не пыталась утихомирить гнев распалившейся женщины. Она понимала, что та протестовала против неведомой силы, отнимавшей у нее любовь и внимание мужа, против невидимой угрозы, несущей болезнь и смерть. Художница, никогда не имевшая семьи, тем не менее остро чувствовала настроение, которое сейчас владело женой Эрделя, быть может, потому, что сама отчасти ему поддалась. Их дружба с антикваром отошла на второй план и сейчас не стоила ничего. Ее роль во всем случившемся была ничтожной. Если бы план Петра удался, она стала бы пешкой в руках изготовителей фальшивок, пешкой ничтожной и бесправной, а вскоре, возможно, их жертвой. Но план сорвался, и вся награда, которую она получила, – это возвращение домой, к прежней жизни.

Стоило Александре вспомнить о том, что ее ожидало там, как сердце болезненно сжалось и заныло от ужаса. Художница вытащила из кармана куртки часы с оторванным ремешком и убедилась, что до полудня осталось несколько минут. Вынула телефон – ни одного пропущенного вызова. Марья Семеновна не звонила.

– Мне срочно нужно ехать, – сказала она Татьяне, оборвав ее на полуслове. – Меня ждут!

И все убыстряя шаг, торопливо пошла к метро. Проходя мимо дома, где когда-то обитала Софья, женщина бросила взгляд на подъезд с кованым козырьком.

Обычный подъезд ничем не примечательного старинного особняка. Таких домов десятки, сотни в центре, в переулках, переплетенных, как пальцы, стиснутые в молитве. В нем не было ровным счетом ничего особенного, как не было ничего выдающегося в лице спешащего мимо прохожего, который мог оказаться как простым обывателем, так и гением или убийцей.

Дорога, в обычное время занявшая бы у нее минут сорок, растянулась на добрый час. Ноги не шли, женщина то и дело останавливалась, вдыхая сырой воздух, глядя в потемневшее небо, набухшее близким снегом, бесцельно читая вывески.