Ильдар Абузяров - Мутабор

За время работы в этом городе мои мышцы каменели. Вот и сейчас я верил в их силу – вставай и сворачивай горы. А вот сердце, наоборот, стало мягким и чувствительным. Чувствительным к малейшим знакам и символам. Все кругом напоминало о Кэт. Я вспоминал, как мы гуляли в этих местах во время нашей первой встречи.

Кому нужны свернутые горы в городе, где каждый дом в центре – горы мрамора и гранита? Кому нужна мужская сентиментальность? Тем более что она не к лицу этому бесчувственному городу с его холодным равнодушным лицом и мраморной кожей с синими разводами каналов.

Что мне оставалось делать в сложившейся ситуации? Где искать Кэт?

Вспомнив, что она студентка СПбГУ, я отправился на Васильевский остров. Если встать во дворе университета и смотреть на проходящих студентов, возможно, есть шанс встретить Катю.

Через час я уже был около главного корпуса. И здесь – о, насмешка судьбы! – опять наткнулся на памятник кошке. Разъевшая бронзовые лоснящиеся на солнце бока, она пригрелась на своем постаменте.

«Интересно, – думал я, стоя в тени арки, – кошкам в Питере ставят памятники, потому что они стоят на границах черных дыр?»

А черные дыры в этом городе на каждом шагу – стоит зайти в любой подъезд или двор-колодец, стоит стать чересчур восприимчивым к знакам и символам.

Кошки служат верно, нет, даже не людям, а своим богам. И великие люди, следуя своему предназначению, тоже служат богу. А вот маленький человек, что из последних сил бьется и барахтается, словно котенок, брошенный в воду бесконечных каналов и колодцев этого города, – как быть с ним? Может, и в память о нем стоит открыть мемориальную табличку с надписью?

Мол, это памятная доска висит здесь в честь гастарбайтера-маляра, который, борясь с сырым климатом, штукатурил и красил серые подтеки, шпаклевал и грунтовал черные дыры обвалившейся штукатурки и побелки этого шедевра архитектуры. Но нет, куда там! Бригадир объяснил нам, что «гастарбайтер» – это от немецкого слова «остербайтер», означающего «вывезенные из Восточной Европы для работ».

Когда-то русские были дешевой рабочей силой у немцев. А теперь они так презрительно называют нас!

«Допустим, мама Кэт, – размышлял я, – сказала ей, что я не Грегор Стюарт. Но как она узнала мое имя? А может, Катя, пока я варил кофе на общей кухне или курил на общем балконе, в общем, пока меня не было в комнате, заглянула в мой кашеварский паспорт или в миграционную карту?»

Простояв до позднего вечера во дворе института, я дождался того, что на меня стал коситься закрывающий двери архаровец-охранник. Все занятия закончились, а Катя так и не объявилась. Ничего не оставалось, как снова идти в центр. На этот раз я двинулся по мосту лейтенанта Шмидта.

Зажженные фонари отражались в Неве. У «Новой Голландии», передвигаясь с помощью ригеля и ковша, словно краб, к воде осторожно спускался экскаватор. Еще немного, и он начнет выгребать со дна Крюкова канала пузатую мелочь.

При медленном течении на дно оседают не только ил и мусор, но и утопленные котята. С моста Поцелуев в воду летят серебристые монеты, осколки сумерек и прозрачные слезы нежности.

Вытянутые тощие дрожащие руки бледных каналов исправно собирают свою дань-милостыню с сердобольных туристов.

А рядом режущий землекоп вгрызается в грязь и грунт. Экскаваторные «грабли» вырывают с корнем заросли водорослей. Ковш-насос высасывает и по трубам отправляет на свалку размякшую глину.

В каменном городе нет места живому. Только растяжки рекламы колышутся на ветру. Люди ткут и развешивают эти ткани, подражая паукам, а монолитные дома вьют, подражая осам.

Чуть дальше, у старого сквера, громыхая, будто слон, своими молотообразными ногами, сваебойная мостовая установка вбивает железобетонные гвозди. От ее ударов подо мной дрожит земля. Кажется, дизель-молот колотит со всей дури по моей несчастной голове, все больше и больше углубляя восприятие окружающего и расширяя русло подсознания.

Я вновь думаю о старухе из тошнотворной квартиры. Ищет ли она со своей близорукостью котят на дне каналов? А может, и нет никаких котят, а есть только тени-кошки помутневшего сознания? Морщины, шрамы, рубцы и комплекс вины оттого, что они с родными съели кошку, которая прикрывала черную дыру во время холодной и голодной блокадной зимы. И посыпались на них несчастья, как пощечины.

Теперь старуха олицетворяет для меня этот голодный город. Но вот у Исакия я вижу девушку в наморднике. Ее на поводке ведут друзья, требуя подать «социальному животному». Девушка просит милостыню с помощью плаката, который несет в руках.