Надежда Зорина - Оборванные струны

Я вздрогнула, руки разжались, ведро со страшным грохотом обрушилось в ванну.

Грязно-серый, чужеродный, ужасный предмет в моей белоснежной ванне. Вода льется сверху, вода невыносимо шумит. Предмет перекатывается. Это не мой ужас, не мой кошмар, просто дверь перепутали. Но я стою, завороженная чужим сном, и не могу отвести взгляд, не могу проснуться.

— Давай я сама.

Рука в черном рукаве отодвигает меня, я, пошатнувшись, отступаю. Пошатнувшись, отступает пол под ногами. Приваливаюсь к стене, пережидая дурноту. Эта старуха ко мне не имеет никакого отношения, все, что сейчас происходит, не имеет ко мне…

— Ну вот и все. — Рука в черном поднимает ведро, вода чуть выплескивается, попадает мне на ноги — приводит в чувство. — Спасибо. — Грязно-седая голова, точно того же цвета, что и тот тошнотворный перекатывающийся предмет, кивает. — Спасибо. Можно я еще приду?

— Да, да, конечно. — Пячусь к двери, она наступает, в проеме образуется затор.

— Простите.

— Простите.

Старуха идет по коридору, покачивая ведром, вода, выплескиваясь, оставляет следы.

Дверь захлопывается, я опускаюсь на пуфик, отражаюсь в зеркале. Где-то там — я не знаю где — лает собака. Громко, неистово, заглушая слова, заглушая все звуки…

Я сижу перед зеркалом, рыжая Ксения. Закидываю ногу на ногу, примеряю к себе сигарету, примеряю бокал вина, примеряю новое платье. Лает собака. Вхожу в подъезд, надеясь, что все сейчас разрешится. Стеклянный кувшин выскальзывает из рук, падает на пол и разбивается. Лает собака. В блаженном кружении обморока мы вальсируем по комнате — теплая, родная рука лежит на моем голом плече. Взяться за руки и убежать. Но лает собака, неистово лает. Вальс обрывается…

Где она раньше брала воду? Почему до этого не заходила? Я никогда не видела этой старухи. Или раньше была другая уборщица, помоложе, ей легче было преодолевать лестницы, и потому она брала воду в подвале?

Я поднялась, подошла к двери, прислушалась — собачий лай заглушал все звуки. Открыла дверь, выглянула на лестничную площадку — никого. Может, она начала мыть снизу? Тогда зачем пришла за водой ко мне? Я обулась, захватила ключ, на случай если замок захлопнется, вышла в подъезд. Никого, и звуков мытья пола не слышно: швабра не ударяется о стены, не чавкает мокрая тряпка. Ничего, никого. Спустилась вниз, прислушиваясь, дошла до первого этажа. Никакой уборщицы не оказалось.

Вернулась в квартиру, вымыла руки — не знаю зачем, может быть, чтобы снова услышать звук воды. Представила перекатывающееся ведро в ванне. Попятилась — образовался затор в проеме. Не знаю, ни в чем я больше не уверена.

А собака уже не лаяла, а тоскливо скулила и рыла лапами пол. Она там, в большой комнате, хочет открыть дверь и прорваться. Опускаюсь на пуфик, смотрю в зеркало. Поднимаюсь. Пора мне с ней встретиться, пора впустить. Свидетель моего преступления. Она знает, она слышала, о чем я говорю, прежде чем выстрелить. Заглушала слова. Не в собачьих силах слышать такое. Я вижу внизу, в дверной щели, мелькание лап.

— Нора! — зову испуганно, голос чужой, дрожащий и хриплый. Она отзывается радостным лаем.

Осторожно, чтобы не прижать ей лапы, открываю дверь. Черно-пегий спаниель, моя родная собака, бросается ко мне. Мы обнимаемся, ее сотрясает дрожь, челюсть трясется, как у нервного ребенка. Неистово лижет мне лицо, уши, шею, но ей мало, мало, ей нужно зализать меня до смерти.

— Нора, Норочка!

Беру ее на руки, она извивается, не может усидеть от восторга, приходится спустить ее на пол. Бегает вокруг меня и лает в экстазе, ошейник позвякивает.

У меня никогда не было собаки, но эта собака моя. Я никогда не любила собак, но теперь знаю: собака — это невероятное счастье. В неистовой любви мы проводим вечер. И когда настает время прогулки, больше всего боюсь ее потерять. Я ни в чем не уверена, совсем ни в чем — в любой момент мой сон может быть прерван.

Я думаю об этом все время, пока одеваюсь, — Нора внимательно следит за процессом. Поскуливает, поторапливая.

— Только недолго, хорошо? — говорю я ей. — Немного погуляем во дворе и вернемся.

Собака неопределенно поводит шеей и бежит к двери. Мы выходим из квартиры, спускаемся по лестнице. На первом этаже я останавливаюсь в нерешительности: а вдруг она от меня сбежит? Я не могу ее потерять, тогда все для меня будет потеряно. Не вернуться ли? Но собака скребет дверь подъезда и умоляет взглядом.

— Ты ведь не убежишь? — Наклоняюсь, чтобы ее погладить, но она вдруг оскаливается. — Что ты, Норочка? — Я в испуге от нее отстраняюсь.