Надежда Зорина - Непойманный дождь

Андрей позвонил Насте, предупредил, что задержится, перенес пивную встречу с Бородиным и выехал из города. Добрался он быстро, но, уже подъезжая, понял, что сам начинает сходить с ума: на том месте, где вчера Ефим оставил свой темно-синий «форд», стояла совсем другая машина — довольно побитый, грязный зеленый рафик.

Листья шуршат оглушительно, выдают каждый шаг, а я думал, что здесь, в деревьях, намного безопасней, чем на дорожке, освещенной фонарями. Ринулся напролом, сквозь заросли — в темноту, в спасительную темноту, и долго бежал, не замечая, что произвожу такой шум. Если он бросился за мной — а он наверняка бросился, — погоня скоро закончится. Прицелиться в темноте будет сложно, но все равно он по звуку определит мое точное местоположение. Стреляющий слепец, Вильгельм Телль с повязкой на глазах — он все равно попадет в яблочко. Бежать, петляя…

Пустой, бесконечный парк. Ни одной живой души, кроме меня, пока еще, и моего преследователя. Нет смысла кричать, звать на помощь — никто не услышит. Листья шуршат. Весь вечер шел дождь, а они все равно шуршат. Вытянет руку, левую — он, как оказалось, левша, — и выстрелит. Выстрел раскатится эхом, словно в лесу, тело мое, сделав изумленный поворот — умирающие всегда изумляются, даже когда их смерть предопределена, — упадет в шелестящую листву. Петлять, не сдаваться, бежать.

Просвет, деревья поредели, кончается парк. Там фонари, но нет громкоголосой листвы, и на улице выстрелить сложнее, могут оказаться свидетели. Зачем я бросился в парк? Отупел от испуга. Если бы сразу на улицу…

Можно ли уже оглянуться? Где он: отстал, испугался света, отступил или продолжает преследовать? Не броситься ли в этот подъезд? С разбегу влететь и захлопнуть дверь и позвать на помощь. Не броситься. Подъезд может оказаться закрыт, и тогда только время потеряю, этих нескольких секунд, в которые я буду беспомощно биться, вполне хватит, чтобы вытянуть руку, прицелиться. Бежать, продолжая петлять.

Машина — не его. Но какой же я дурак! Он ведь теперь может преследовать меня на машине. Вычислил, с какой стороны парка я появлюсь, и теперь петляй не петляй… Как просто выстрелить из окна машины, выстрелить и скрыться. Машину потом можно перекрасить, и даже если случайный свидетель…

Незнакомые улицы. Так уже было. Я бежал по незнакомым улицам. Совсем недавно. Не хватает дыхания. Я убегал. Все повторяется. Бар «Загляни». «Клинское», клин-клинское, Чайковский. Она, конечно, ждет в баре: а теперь-то что скажете, теперь-то, сами видите, вам не отвертеться. Допетлять до бара? Только где этот бар? Можно уже оглянуться.

Невозможно оглянуться. Лопатки в ужасе съежились — он выстрелит в спину. Да, да, непременно в спину. Не слышно машины, но он, конечно, едет, медленно-медленно продвигается с потушенными фарами, выжидая подходящий ракурс. Пригнуться! И так тоже было. Там, на дороге.

Я не знаю этих улиц! Как страшно бежать по незнакомым улицам дрожащей мишенью!

Такси. Конечно, не остановится. Я бешено замахал, не прерывая петляющего бега. Остановилось. Я рванул дверцу, рухнул на сиденье. Дурак! Это было предопределено: сейчас я подниму голову, чуть-чуть поверну — и глаза мои встретятся с глазами убийцы.

Как странно! Не он. Обычный водитель — типичный водитель.

— Куда тебе, парень?

— В бар «Загляни». Или… Нет! — Я назвал ему свой домашний адрес.

Он вез меня долго, петляя по улицам. Вез и косился с опаской. И поглядывал в зеркало. Опасался погони? Но ведь он меня спас! Потому что довез. Мы причалили у моего подъезда. Я не мог поверить! Расплатился, захлопнул дверцу, а все поверить не мог. В бар «Загляни» я пойду завтра. Или никогда не пойду. Дверь подъездная так привычно завыла, когда я открыл ее, — спасен, снова спасен! Но поверить в это в самом деле трудно.

Я поднимался по лестнице, а в ногах шелестела листва — фантомное ожидание смерти. Я шел, шелестел, не верил спасению — и тут натолкнулся на ужас. Он состоял из нескольких стадий: электрической — меня просто пронзило ужасом, так, наверное, ощущает себя человек, в которого ударила молния; мистической — я умер и опустился в ад; и стадии полного, но уже вполне осмысленного потрясения. А это была лишь подстилка, бомжинская подстилка грязно-розового цвета, даже без бомжа на ней. Бомжинская подстилка, разложенная между четвертым и пятым этажом. Я не знаю, почему я так испугался. Глаза внезапно на нее натолкнулись, и я испугался. И теперь оседаю на грязный подъездный пол и никак не могу прекратить это оседание. Завтра соседи позвонят в милицию, они не потерпят такого жильца. Они не потерпят, а мне нужно встать. И трястись перестать, и постараться дойти до квартиры. Куда же он подевался со своей подстилки?