Надежда Зорина - Непойманный дождь

Шаги совсем близко. Вот сейчас выйдет из темноты человек в черных… Протянет мне левую руку, вытянет вперед правую… Вот сейчас прогремит выстрел…

Рука ложится мне на плечо. Голос у самого уха:

— Если вы псих, то наймите себе сиделку! Какого черта?!

Прикосновение, голос… Мрак сгустился, мрак завертелся волчком, мрак унес меня в долгожданный обморок.

Скованный темнотой неподвижности, парализованный неподвижностью темноты, я пребываю в неизвестном пространстве и не сразу могу определить, что пространство это — мокрый асфальт дороги. И когда я это определяю, обретает значение звук, назойливо, мучительно звучащий, — это человеческий голос, похожий на тот, который когда-то вот так же назойливо, мучительно звучал, но я ему не верил, — по сути похожий, по своему назначению. Этому голосу я тоже не склонен верить. Слов разобрать не могу, напрягаюсь изо всех сил — и не могу, может, поэтому и не верю? Зато вдруг совершенно отчетливо начинаю ощущать прикосновения — он, тот, кому, очевидно, принадлежит этот голос, ощупывает меня: касается предплечья, касается шеи… Хочет нащупать пульс? Я не смог, я испугался. Ее мертвое тело было теплым и рыхлым. Что она ощутила, когда я коснулся ее? Что ощущает он, касаясь меня? Снимает с меня очки… Зачем он это делает?!

Я открываю глаза, резко, как открывают дверцу машины, когда хотят спастись бегством. Лицо, расплывчатое, без индивидуальных пока еще человеческих черт, склонилось надо мной. Сфокусировалось, прояснилось. Улыбнулось.

— Ну, слава богу! — с облегчением выдохнуло воздух.

И я с облегчением вздохнул — наконец-то начал понимать смысл его слов.

— Вам лучше?

Молодой мужчина, просто обыкновенный парень, впрочем, лет на пять меня постарше. Озабоченно смотрит, кажется, искренне беспокоится. А он ведь догнал меня, смог догнать, смог остановить. Даже смог привести в чувство.

— Ну, как вы?

В отличие от меня. Я не смог, я так испугался — буквально пронзило ужасом. А он, оказывается, все же в очках, только не в черных, в простых. Довольно светлые волосы, худощавый, но крепкий. И лицо располагающее, вызывающее доверие. Расположиться, довериться?

— Черт! Я не понимаю… Как вы себя чувствуете? Занервничал, не дождавшись от меня: спасибо, все в порядке, — таких естественных слов в такой непростой ситуации. Напряженно вглядывается в мои насильно раздетые, лишенные очков глаза, стараясь увидеть в них картину моего состояния. Надо сказать что-нибудь, невежливо больше отмалчиваться.

— Все хорошо. Спасибо. Просто минутная слабость, эта дорога сводит с ума.

— Дорога сводит с ума? — Парень удивленно поднял брови, но тут же улыбнулся: вот я и отвечаю, говорю — значит, ситуация начала выправляться.

Я приподнимаюсь на локте. Он помогает. Общими усилиями мы ставим меня на ноги. Я стою, довольно уверенно, только голова немного трясется — это, конечно, скоро пройдет.

— Дойти-то сам сможешь? — вдруг неожиданно по-дружески грубовато спрашивает он — мне нравится, безумно нравится такой переход. Не задумываясь киваю, радостно киваю: я согласен идти с ним, таким грубовато-дружеским, хоть и не знаю, куда, собственно, меня приглашают.

Бережно обняв за плечи, парень тихонько ведет меня по дороге вперед. Неподалеку стоит его машина — к ней, наверное, мы и идем. Это лучшая цель — в моем положении, в моем представлении самая лучшая цель.

Как старика в инвалидную коляску, он осторожно усаживает меня на сиденье. Шарит в бардачке — можно ли мне так безгранично ему доверять? — чертыхнувшись, словно обжегся, достает что-то.

— Держи.

Холодная, плоская серебристая фляжка скользнула мне в руку.

— Да держи крепче, уронишь. Всего пара глотков, и почувствуешь себя лучше.

Я послушно сжимаю фляжку, но не могу сообразить, что с ней делать. Парень смотрит на меня с такой жалостью, словно я идиот — неуклюжий, слюнявый дегенерат. Забирает фляжку, отвинчивает крышку, снова протягивает мне.

— Глотни, полегчает.

Коньяк — как все просто! Отличный коньяк, и вряд ли отравленный. Мне действительно очень быстро полегчало, и так захотелось поверить этому парню, так захотелось переложить всю ответственность за безумства этой ночи, этого мира на его плечи. Довериться… Он улыбается, подбадривая, хлопает меня по плечу:

— Ну, Ефим Долинин, Почта России, рассказывай, что с тобой приключилось.

Вот и доверился! Плечо мое задрожало от ужаса и несправедливости — я весь задрожал и от страха пошел в наступление: