Даниэль Виктор - Седьмой выстрел

Я внёс в свою записную книжку первое имя, над которым следовало поразмыслить. У Фреверта как будто имелись серьёзные причины мстить Филлипсу за то, что тот занял место возле его жены; но этот любовный треугольник был делом давним, а за последнее время не случилось, кажется, ничего такого, что могло бы обострить муки Фреверта.

Бьюкенен, чьё имя я записал вторым, тоже был в числе главных подозреваемых. Он явно считал, что Филлипс его оклеветал и тем самым лишил поста сенатора. Но «Измена Сената» была опубликована за пять лет до гибели Филлипса; едва ли Бьюкенен стал бы планировать убийство полдесятилетия.

Ещё менее правдоподобной представлялась версия Фреверта о том, будто его жена ревновала брата ко всем и вся, что могло бы лишить её близости с ним (разве только Филлипс не связался с какими-то неизвестными людьми или впутался в непонятные дела, которые довели миссис Фреверт до убийства). Но ведь именно миссис Фреверт обратилась к нам с Холмсом. Зачем ей настаивать на расследовании уже закрытого полицией дела, если новое следствие способно изобличить её?

Я не забыл и о Беверидже, старинном друге Филлипса. Несмотря на подозрительное поведение его шофёра, который наблюдал за мной, расположившись под большим деревом в сотне футов отсюда, я не видел ни малейших причин сомневаться в бывшем сенаторе. И всё же внешняя беззаботность Бевериджа как-то не вязалась с отталкивающей скрытностью, которую он усердно приписывал своим коллегам. Когда Беверидж описывал тот гнусный мир, что скрыт от глаз посторонних, не имел ли он в виду и свою двуличную натуру?

Размышляя над любопытной проблемой, я поднял глаза (как это часто делают глубоко задумавшиеся люди) и вдруг заметил какое-то быстрое движение на соседней скамейке в семидесяти футах слева от меня. На первый взгляд, сидевший там бородач в тёмном костюме читал книгу. Я говорю: «на первый взгляд», потому что мне показалось, будто в действительности он наблюдал за мной, пока я строчил в записной книжке, а когда я резко сменил позу, ему пришлось уткнуться в свою книгу. Но так как лицо его было заслонено книгой и к тому же он сидел довольно далеко, я не сумел хорошенько его разглядеть. Кроме того, я был не вполне уверен в своих подозрениях.

Поэтому я выбросил его из головы и вернулся к своим размышлениям. Составив список из четырёх вышеупомянутых имён, я поставил плюсики напротив фамилий Фреверта и Бьюкенена, чтобы зафиксировать свои неясные подозрения. Напротив миссис Фреверт и Бевериджа я вывел минусы, затем напротив всех четырёх имён нарисовал знак вопроса, который, на мой взгляд, лучше всего отражал мои размышления насчёт их виновности. Я мог бы добавить и имя Херста, однако он казался столь далёк от этого дела, что упоминать его вовсе не было смысла. Зачем человеку его положения могло понадобиться убирать с дороги Филлипса? С другой стороны, он нанял Бьюкенена, который этого как раз хотел.

Я должен был помнить и о том, что Холмс интересовался не только преступными мотивами. Он желал знать, что представляла собой жертва и какие отношения связывали её с окружающими людьми. Холмс говаривал, что я отлично умею собирать подобные сведения. В тех редких случаях, когда я удостаивался его похвалы, он отмечал именно мою способность отбирать информацию и выделять самое важное. Холмс, правда, обвинял меня в том, что я смотрю, но не вижу, однако происходило это потому, что он требовал не изучать без него место преступления и показания фактических свидетелей. Я всегда уступал, хотя отнюдь не всегда с ним соглашался в душе. Но то был наш метод работы, и я решил и дальше заниматься тем, что американская полиция называет «работать ногами».

Я дал знак Роллинзу, что готов вернуться в отель, аккуратно опустил записную книжку в карман и дважды оглядел землю под своим сиденьем, чтобы убедиться, что из моего пиджака ничего не выпало. Я почти позабыл о загадочном незнакомце, а когда взглянул на соседнюю скамейку, его и след простыл.

Описывая подвиги Шерлока Холмса, я нередко (в том числе и на этих страницах) прибегал к метафоре, чтобы подчеркнуть сходство детектива, расследующего дело, с хищником, рыщущим в поисках добычи. Общность сыщика и охотника заключается.

в хладнокровии, ловкости, настойчивости и уме. Я всегда считал нас с Холмсом охотниками. В конце концов, разве не мы избавили мир от свирепого пса с Гримпенской трясины, дикаря с Андаманских островов с его отравленными шипами и смертельно опасной болотной гадюки, выдрессированной безумным врачом? Такие искусы судьбы были частью нашей работы, однако мы стремились не к драматическому противоборству, но к профессиональной ответственности. По сути, в тот субботний день в Сагамор-Хилл я осознал, что до встречи с Теодором Рузвельтом никогда по-настоящему не испытывал охотничьего азарта. Наши с Холмсом воспоминания воплотились в нескольких небольших сувенирах и огромном числе опубликованных историй об охотничьих экспедициях в дебри преступного мира, но значимых трофеев у нас не было. В Северной комнате президентского дома, в окружении ветвистых оленьих рогов, бизоньих голов и тигриных шкур с оскаленными пастями, я понял, что сидевший передо мной человек с неожиданно визгливым голосом выследил и убил всех этих зверей единственно из собственной прихоти, и при этой мысли, должен признаться, меня охватил благоговейный страх. Хрониста вроде меня, старательно избегающего опасностей, нельзя и сравнивать с этим суровым охотником, который существует ради приключений. Он поприветствовал нас; из-за моржовых усов, золотого пенсне на носу и стиснутых, хотя и обнажённых в улыбке зубов голос его звучал пронзительно, но это нисколько не портило образ Ubermensch [22] Сверхчеловека (нем.) . , коим он и являлся. Беверидж предупредил меня о грубоватых манерах президента, но добавил, что Рузвельту нравится старательно увековечивать свой портрет.