Лев Корнешов - Последний полет «Ангела»

— Ты так не любишь свою мать?

— Люблю — не люблю. Не те слова. Больно мне очень вот здесь, — она указала на сердце.

Гера сняла со стены гитару, тронула струны:

Гера пела с той долей грустинки, которую предполагали слова о неприкаянных девочках и обезволенных мальчиках. Вдруг она резко провела по струнам, оборвав мелодию.

— Слова и музыка мои! — объявила, бесшабашно тряхнув головой. И тут же сникла, завяла; — Вот как все сложилось. Очень хочется, чтобы было все по правде, а не получается, не выпадает розовый цвет…

Не впервые Гера заводила с Алексеем разговор на эти темы и, видно, на сегодняшний вечер возлагала какие-то свои надежды. И он решил, что самым верным тоном будет, пожалуй, сейчас строгий, даже резкий.

— Гера, осторожнее, пожалуйста, с выводами! Ведь я вынужден буду отнестись ко всему, что ты говоришь, серьезно. Иными словами, я завтра же должен встретиться с людьми, которые занимаются подобными проблемами, и сказать примерно следующее: «Мне стало известно, что в нашем центральном универмаге орудует группа расхитителей, есть основания предполагать, что там совершаются темные махинации». И, сославшись на то, что сведения получены от тебя, закончить так: «Считаю необходимым проверить».

— И ты это сделаешь? — растерялась Гера, она вдруг поняла, что перед нею не просто друг — Алеша, а человек, поступки которого определены строгими и непреклонными правилами, нравственными принципами.

Алексей ничего ей не ответил, он не знал, что ей ответить, девушке, которая совсем запуталась в том, что требует ясности. Если все, что Гера говорит или предполагает, — правда, тогда ей надо… Жить в грязи и оставаться чистеньким еще никому не удавалось. А он-то сам как выглядит? Выслушивает ее, рассуждает, сочувствует — на большее не способен, оказывается.

— Значит, ты в состоянии подвести под… — она не нашла нужного слова, — мать твоей… девушки? — Сказать «невесты» Гера не решилась, было уже не до двусмысленностей, не до игры в жениха-невесту, которую она же и затеяла. Она почти крикнула: — Отвечай же!

— Не надо так со мной! — Алексей не мог больше сдерживать раздражение, смутную тревогу, неуверенность. — Ты что, хочешь, чтобы я за тебя все решил?

Гера очень тихо, робко ответила одним словом:

— Хочу…

«А теперь позволь с тобою попрощаться, мой дорогой друг Алекс, до следующего письма. Будут новости — обязательно сразу сообщу», —

так закончил очередное свое послание Ганс.

Конверт был в изобилии заклеен иностранными марками, испещрен квадратами и кружочками почтовых штемпелей. Письмо Ганса Каплера занимало десяток страниц машинописного текста. Алексей достал с полки немецко-русский словарь и принялся за точный его перевод. Был поздний вечер, мама давно легла спать, зеленая настольная лампа бросала ровный круг света на листки с чужими строчками, повествующими о событиях разных и странных. Ганс обстоятельно описывал свои поиски Ирмы Раабе, педантично перечислял все шаги, которые ему пришлось предпринять, всех людей, с которыми встречался и беседовал. Он проделал огромную работу. И вот что Гансу удалось выяснить.

В 1945 году Ирма Раабе и ее мать внезапно покинули свой коттедж в берлинском предместье и переселились в американскую зону, в небольшую деревушку под Мюнхеном. Приютили их дальние родственники матери, владевшие здесь небольшим поместьем. Жили скромно, их помнят местные жители, но какой-то весьма неопределенной памятью: да, были такие мать и дочь, но чем занимались, с чего существовали — неизвестно. Дочь много гуляла по окрестным лесам. Ее часто видели на берегу узенькой речки. Тогда в окрестных деревнях было много беженцев из городов, нашедших здесь приют, мать и дочь ничем не выделялись среди тех, кто пережидал лихолетье в сельской глуши.

Они прожили у родственников год с небольшим. Соседи вспомнили, что за ними приехали на грузовике двое мужчин, быстро погрузили вещи. Заминка произошла только из-за того, что не могли сразу отыскать девушку. Ирму обнаружили на берегу речки, и было такое впечатление, что ее ведут к машине чуть ли не силой.