Лев Корнешов - Последний полет «Ангела»

— Вот теперь вам ясно, в чем состоит смысл нашей работы? — прервал вопросом его затянувшиеся размышления Устиян. — Я хотел вместо длинного рассказа, который неминуемо носил бы несколько абстрактный, отвлеченный характер, на одном примере показать вам, чем мы занимаемся и каково значение нашего труда для общества.

— И много их, Гнидюков, еще на свободе?

— Придет время, все узнаете. Пока у нас лишь, как говорят, вводная к вашему ближайшему будущему. Но не надейтесь, что останетесь без забот, — улыбнулся майор, — пока, к сожалению, их хватает. Самых разных… Вот представьте себе, что сигнал, по которому мы выходим на след человека, подозреваемого в преступлениях, оказывается ложным, клеветническим. И так ведь случается. Сосед написал на соседа, оскорбившись по мелочи, по пустяку… Или кому-то показалось, что он в случайно встреченном человеке опознал бывшего полицейского, который арестовывал его отца-подпольщика… Сколько надо такта и умения, чтобы все проверить, не нарушив спокойствия людей, не бросив тень на их репутацию, бережно отделить правду от выдумки.

Майор Устиян о своей работе говорил с подчеркнутым уважением, этого Алексей не мог не отметить: особый характер ее предполагал и особое к ней отношение.

— У меня тоже есть к вам вопрос, Алексей, — вдруг сказал Устиян.

— Пожалуйста.

— У нас, фронтовиков, свое отношение к предателям, к пособникам гитлеровцев, к военным преступникам. Мы видели то, что не дай бог когда-нибудь увидеть вам, молодым… Но наше поколение розыскников постепенно уходит — жизнь течет по своим законам. А работа недоделана, еще не весь мусор войны выметен из нашего дома. И вот я в последнее время часто думаю: сможете ли вы, молодые, завершить то, что мы считаем своим священным долгом перед погибшими и живыми?

Это был, судя по тону, для майора далеко не риторический вопрос.

— Не отвечайте мне сейчас, — сказал майор, — просто не забудьте наш разговор.

Уже давно закончился рабочий день, в гулких коридорах установилась тишина, одно за другим гасли окна, а они все разговаривали. Алексей неожиданно даже для себя рассказал Устияну о письмах Ирмы Раабе, о своем дяде Егоре Адабаше, который погиб, когда его еще не было на свете.

— Советский офицер не мог тогда жениться на немецкой девушке, — рассудительно сказал майор.

— Я знаю, — горячо воскликнул Алексей. — И не сомневаюсь: и Ирма знала это, и уж тем более Егор Иванович! Но какая светлая любовь! Хотелось бы увидеть эту Ирму!

— Да, в приказы жизнь не уложишь… — Майор сказал это так, что Алексей вдруг подумал: только много переживший человек может среди многих слов отыскать такую простую и емкую формулу.

— Кстати, — перевел разговор на другую тему Никита Владимирович, — я знал вашу маму.

— Вот это да! — удивился Алексей.

— То есть я ее никогда не видел. Просто к нам в штаб партизанских отрядов разведдонесения часто доставлял разведчик по кличке Тополек. Приходил, отдыхал и уходил снова. Его берегли — никаких лишних глаз, на связи с ним были один-два наших сотрудника. Мы все думали, что Тополек — это парень, может быть, даже мальчишка. Мальчишки проходили там, где никто не мог… Только много лет спусти, изучая некоторые материалы той поры, я вдруг узнал, что бесстрашный Тополек — пятнадцатилетняя девчонка.

Алексею, конечно, было известно, что мама в годы оккупации была партизанской разведчицей. Но, сколько ни пытался, представить ее в этой роли не мог.

И вдруг мелькнула озорная мысль: интересно, как бы они повели себя, если бы встретились в сорок пятом, партизанская разведчица по кличке Тополек и берлинская мэдхен Ирма? Но он, Алексей, даже не знает, как эта Ирма вошла в жизнь Егора Адабаша.

Как она вошла в его жизнь? Вместе с болью.

Адабаш медленно приходил в себя, его привела в сознание боль, которая жгла плечо и ноги. «Раз болит, значит, жив», — подумал он. Капитан пытался восстановить в памяти, что с ним произошло, но не хватало каких-то деталей, они ускользали, расплывались, теряли очертания — все обрывалось на тех минутах, когда к нему подошла какая-то девушка. Что было потом? Адабаш неожиданно отчетливо услышал разговор. Говорили трое, на немецком.

— Как ты думаешь, Вилли, он не умрет?

— Не хватало только мертвого русского в моем доме, — проскрипела женщина.