Алексей Биргер: Чеки серии 'Д' (Седой и 'Три ботфорта' - 2)

- Верно! - отец тоже поднялся, и они выпили.

- А все-таки, что там за история с этим транзистором, который вам в Париже выбирал Высоцкий... - начал Ванька.

Он не договорил, потому что Топа глухо заворчал. В этот вечер Топе позволили быть в доме, при всех, а не во дворе.

- Что такое, Топа? - спросил отец.

Топа, встряхнувшись, поднялся и залаял. Отец подошел к окну.

- Не пойму. Есть, что ли, кто-то во дворе?

Топа тявкнул несколько раз - не яростно, но вполне уверенно: мол, отвечаю за свои слова.

Отец поглядел на часы.

- Батюшки, почти полночь! Это сколько же мы сидим? Ведь вскоре после ужина сели, не позже семи...

- Да, заигрались, - согласилась мама. - А ведь они у нас ещё не совсем здоровы... Немедленно спать!

- Но игра и правда очень затягивает, - сказал Богатиков. - Здорово они её придумали! И потом, мы ведь не только играли, мы целую повесть поведали.

Отец продолжал вглядываться.

- Подошел, вроде, кто-то. Надо пойти проверить. В такое время зря тревожить не станут. Если только Михалыч опять не сорвался в запой и, забыв о времени, не ползает по всем соседям подряд, прося срочно одолжить ему на бутылку самогона.

- Это не Михалыч, - сказал я. - На Михалыча Топа реагирует с лютой яростью, а сейчас в Топе ярости нет.

- Нет... - согласился отец. - Выходит, какой-то человек, которого Топа уважает, - отец направился к дверям.

- Ты, Гришка? - услышали мы его голос. - Что случилось? Почему в такую пору?

Про Гришку-вора я много рассказывал. Здесь могу только сказать вкратце, что он замечательный мужик, давно не ворует (кличка за ним после прошлых дел и отсидок осталась), и что, кроме всего прочего, столяр он потрясающий.

Гришка объяснял что-то отцу - тихо и неразборчиво.

- Хорошо, - сказал отец. - Заходи, передохни... Ну, как знаешь.

Отец вернулся в комнату минут через пять.

- Что случилось? - спросила мама. - Гришка обычно по ночам не шастает. Почему его принесло?

Отец пожал плечами. В руке у него был конверт.

- Вот. Был у Угличе, заказ у него там имелся на оформление нового коттеджа столяркой и художественной резьбой - резное крыльцо, перила лестниц, наличники, двери и прочее - и, когда зарисовывал для себя резные детали палат бояр Романовых и храма на крови убиенного царевича Димитрия, чтобы потом какие-то идеи в работе использовать, разговорился с одним мужиком. Мужик, вроде бы, из Томска, но Гришка не уверен, а в Угличе был проездом, по делам. Невысокий, ладный, по выправке на офицера похож, а по манере обращения - на бывалого, тертого офицера, в чинах. Сказал, что тоже когда-то знал некоего Леонида Болдина - Гришка не объяснил, почему он сам обо мне упомянул - и просил передать мне вот это. Мол, если тот самый Леонид Болдин - он поймет. Гришка на ночную рыбалку ехал, конверт взял с собой, чтобы утром завезти, но увидел свет у нас в окнах и решил завернуть на секунду... Гм! - отец вскрыл конверт, на котором было выведено всего два слова: "Леониду Болдину", крупным и четким почерком выведены, таким четким и крупным, что он казался немного угловатым и неуклюжим.

- Что там? - мы с Ванькой потянулись вперед.

Отец протянул нам фотографию. На ней была запечатлена широкая панорама Москвы - вид чуть ли не с высоты птичьего полета. Панорама как раз той части города, где прошло детство отца, и шпили виднелись: шпиль высотки на "Лермонтовской", шпили вокзалов... Судя по всему, фотография была сделана совсем недавно, и кто-то специально поднимался на какую-то высокую точку (крышу?), чтобы запечатлеть то, что ему хотелось. На обратной стороне была бледно проштампована дата трехдневной давности. То есть, пленку проявили и фотографию отпечатали уже в Угличе, а это означало, что человек, её сделавший, был в Москве проездом, очень недолго.

Отец и Богатиков обменялись долгим задумчивым взглядом.

- Это Седой! - шепнул мне взбудораженный Ванька, поддавая мне своим острым локтем в бок. - Точно, он! Выходит, он не погиб тогда, ещё задолго до нашего рождения!

Я кивнул. Конечно, потом может выясниться, что фотографию передал совсем другой человек, но мне твердо верилось - и хотелось верить - что это привет от Седого.