Фридрих Незнанский - Честный акционер

Александр Борисович затушил окурок в пепельнице и криво ухмыльнулся.

— Н-да, Комаров. Вижу, вы и впрямь надрались вдрабадан. Какого черта вы это сделали?

— Я? — Журналист медленно и печально покачал головой. — Если бы… Я был бы только рад. Понимаете… — Он мучительно поморщился. — Россия совсем отупела. И сдается мне, что я самый умный человек в этой стране.

— И главное, самый трезвый, — иронично добавил Турецкий. — Ладно. Вижу, больше мне от вас ничего не добиться.

— Ну почему же… Я… — И Комаров снова икнул, запоздалым жестом прикрыв рот ладонью.

— Протрезвеете — позвоните, — сказал ему Турецкий, вставая из-за стола. Он легонько хлопнул пьяного журналиста по плечу и добавил: — Всего хорошего!

— И вам… не болеть, — ответствовал журналист и, тут же потеряв интерес к Турецкому, зубами сорвал пробку с коньячной бутылочки.

Отец погибшего киллера, Павел Петрович Кизиков, был угрюм, черноволос и кудряв, как цыган. Он сидел перед Турецким на облупленной скамейке сквера, сложив ладони на набалдашнике палки, сам прямой, как палка. Сидел и сверлил «важняка» тяжелым взглядом черных, как ночь, глаз.

— Значит, закрываете дело? — не столько спросил, сколько констатировал Павел Петрович густым басом.

— С какой это стати? — удивился Турецкий.

— Ну как же. Убийцу вы уже нашли… Его и не нужно было искать. Заказчика… или как там он у вас называется… тоже схватили. Чего ж тянуть-то?

— Напрасно вы так, Павел Петрович. Я не закрою дело, прежде чем не разберусь со всеми деталями этого… происшествия.

— Происшествия, значит? — Павел Петрович усмехнулся по-цыгански: недобро и угрюмо. — Вот, значит, как вы его называете?

— Неважно, как мы его называем, — спокойно сказал Турецкий. — Важно найти истинного виновника. Пока у нас нет никаких зацепок, кроме…

— Кроме изуродованного трупа, который остался от моего сына, — докончил за него Кизиков. — Чего уж там церемониться, называйте вещи своими именами. — Он хрипло вздохнул и стиснул пальцы на набалдашнике. — Не по злому умыслу Генка на это решился, товарищ следователь. Видит Бог — не по злому. Обижен он был на жизнь. И обижен сильно. За Чечню, за ноги мои оторванные, за то, что образования толкового получить не смог. Вот, думаю, через эту обиду все и случилось.

— То есть вы считаете, что Геннадий действовал по собственной инициативе?

Кизиков нахмурил черные с проседью брови и блеснул на Турецкого угольно-черным глазом.

— Точно сказать не могу. Он мне… как вы и сами понимаете… об этом не рассказывал. Но думаю, что до мыслей черных дошел собственной головой. Генка не из тех, кто стал бы убивать за деньги. Принципиальный был парень, твердый, как железо.

— А вы не замечали в его поведении ничего странного?

— Чего именно?

— Ну, может, у него появились странные знакомые? Или он стал куда-нибудь уходить по вечерам? Может, упомянул кого-нибудь в разговоре?

Павел Петрович задумался. Думал он долго, тяжело шевеля морщинами на лбу. Затем покачал головой и ответил:

— Да нет, ничего такого. С друзьями я его не знаком. А по вечерам он всегда куда-нибудь уходил. Молодой ведь, чего ему дома-то сидеть. Да и спать я ложусь рано, часов в девять. Нет, ничего странного не замечал. Да и вообще, неразговорчивый он у меня был. Иной раз, пока ужинаем, словом не перекинемся.

— Вы жили вдвоем?

— Да. Вдвоем. С тех пор как Лариса, дочка моя, квартиру полтора года назад сняла, так одни и остались. — На губах Кизикова заиграла добрая улыбка. — Студентка она у меня, — с нежностью в голосе сказал он. — В МГУ учится, на менеджера по связям.

— Вы с ней общаетесь? — спросил Турецкий.

Павел Петрович покачал головой:

— Увы, почти нет. Заходит иногда в гости, но не чаще чем раз в месяц. А то и в два.

— Ас Геннадием она общалась?

— С ним еще реже. Они никогда не дружили, хоть и разница между ними была всего в полтора года. Слишком разные у них были характеры и слишком разные компании. Лариса — девочка веселая и общительная. А Генка… Генка у меня был парнем серьезным. Лишний раз не улыбнется. Это он в меня такой уродился. Жена-то у меня, царство ей небесное, жизнерадостная была.

Александр Борисович слушал старого солдата внимательно, чуть прищурив серые глаза. Когда Кизиков замолчал, он спросил:

— Вы сказали, что Геннадий был принципиальным. А мог он по принципиальным соображениям…

Александр Борисович на мгновение замялся, и Кизиков докончил за него: