Фридрих Незнанский - Формула смерти

— Да не нуждаюсь я в твоем пособничестве! Я всегда всего добивался сам! — опять почти закричал Егор.

— И что, многого добился? — усмехнулась она. — Молчишь… Ладно, регистрацию уже объявили. Ты сейчас рассержен, это понятно. Уедешь, успокоишься и поймешь, что все замечательно. Я ведь ничего не требую, кроме любви. Все остальное у меня есть. И у тебя будет. Пока ты меня любишь, — добавила она и поднялась. — Все, ручкой махать не стану, обойдемся без дешевых сцен. Да и расстаемся мы ненадолго. Я к тебе с инспекторской проверкой нагряну, так что жди! До встречи, Шумахер!

День стоял не по-осеннему теплый, — здесь, на юге Франции, все было не как у людей. «Они небось и снега-то никогда не видели, разве что на горнолыжных курортах», — думал Егор, ожидая своей очереди на стартовой позиции автодрома.

Он слегка сомлел на солнце и тряхнул светлыми, выгоревшими на солнце волосами, чтобы согнать накатившую дремоту. Здесь расслабляться нельзя! Берцуллони следит за каждым его шагом, каждым движением. И любой промах тут же становится препятствием для продвижения Калашникова к главной цели — участию в гонках «Формулы», так же как любая его удача замалчивается и вроде как не замечается главным тренером и менеджером команды… Он, Берцуллони, имеет своего любимчика, и фамилия фаворита отнюдь не Калашников.

Три месяца тому назад он мчался во Францию, будучи уверенным, что ждет его интересное дело, высокого уровня тренировки; думая, что все у него сразу пойдет как по маслу, что его, протеже мультимиллионера Соболевского, ждут с распростертыми объятиями. Как наивен он был! Как чукотский юноша. Или девушка. А вот и хренушки вашей девушке! До Бога высоко, до царя, то есть до Соболевского, далеко — так, видимо, рассудил франко-итальянский лис Берцуллони.

Егора поначалу как тест-пилота вообще не использовали. Позволялось сидеть и смотреть, как наматывают круги другие пилоты команды. Егор затосковал, и по-настоящему. Он оказался на роли этакого русского валенка — абсолютно ненужная, но неизбежная нагрузка к миллионам Соболевского. Впрочем, вреда от него мало, пусть сидит… Так, видимо, рассуждал Берцуллони.

И вообще, на чужбине Егор оказался в вакууме жестокого одиночества — ни поболтать не с кем, ни выпить или чего-нибудь отчебучить. Да к тому же французский городишко оказался форменной дырой.

Егор поселился в небольшой гостинице, расположенной на окраине городка. Уютный номер, дворик с виноградником, с жимолостью, так напоминающий любимые с юности крымские дворики… Местное вино, льющее из крана, — пей не хочу! Прекрасный вид из окна — все это скрашивало одиночество, но не отменяло его.

Правильно сказано: провинция — это место, где неженатому человеку вечером нечем заняться. Для Егора хваленая Франция поначалу показалась именно таким местом.

Он стал угрюмым, нелюдимым. Хорошо еще, что один из механиков, крепкий мужчина лет пятидесяти, вроде как принял над Егором шефство: помогал устроиться, болтал о том о сем, ну и все такое. Он вообще был очень Егору симпатичен. Механика звали Жан Пьер, у него был вид настоящего рабочего человека, хотя и одевался он с французским щегольством. Егор сразу окрестил его Иваном Петровичем, другой раз так и обращался к нему.

Был за Егором закреплен еще один механик, молодой парень, Макс, и был он, как вскоре уяснил Егор, не то лепеновцем, не то скинхедом. Этот всячески показывал Егору, что считает его человеком второго сорта — вроде какого-нибудь алжирца или цыгана. Смотрел косо, угрюмо, разговаривал сквозь зубы, в глаза не глядел и все время бурчал что-то себе под нос. Егор, поначалу не вникавший, что именно он бурчит, добродушно улыбался ему в ответ, хотя и чувствовал скрытое недоброжелательство. И только догадывался о том, что что-то тут не так, по тому, как Жан Пьер иногда цыкал на младшего, окорачивал его.

Однажды, прислушавшись и поняв смысл этого плохо скрываемого Максова презрения, Егор не сдержался, грубовато оборвал малого: дескать, заткнулся бы ты, парень!

— Моя родина — великая страна, уж точно не менее великая, чем ваша хваленая Франция, и если ты еще хоть раз себе позволишь…

— Ладно-ладно, не кипятись, русский, никто и не отрицает, твоя Россия — великая страна. Только вот диковатая, — струхнул парень.

— Что, медведи по улицам ходят? — усмехнулся Егор.

— Нет, мы же здесь не дураки, давно уже так не считаем. Но что это за страна, в которой, при такой ее огромности, всего два нормальных города, Москва и Петербург, а все остальное — дикость?