Евгений Габуния - На исходе ночи

— Смотрите все на этого пьяницу! Меня бандиты чуть не убили, магазин обчистили, а этот старый пьяница все проспал.

Приглушенные расстоянием крики достигли окраины села, где уже находились те, кого Доника называл «бандитами». Солтан прислушался, замедлив шаги:

— Видать, порядочный жулик этот завмаг, — произнес он не то с одобрением, не то с осуждением. — А это куда теперь девать? — Солтан с сомнением посмотрел на большие мешки, патефон и приемник, которые его напарники положили на землю, чтобы передохнуть. — К дядьке нельзя, к вам тоже. Светает уже, могут увидеть.

— Давай в землянку унесем, здесь недалеко, в лесочке. Никто не заметит, — предложил Федор.

Солтан о землянке услышал впервые и потому недоверчиво спросил:

— Какая еще землянка, ты, часом, не врешь?

— Чего мне врать, Гриша. С войны осталась землянка, немецкая или ихняя, партизанская. Мы с Корнелием там иногда ночуем.

Идти, действительно, оказалось недалеко. Солтан так бы и прошел мимо почти незаметного постороннему глазу, да еще в предрассветной дымке, заваленного хворостом земляного холмика, если бы его не тронул за рукав Федор. Он отбросил старые сучья, которыми был завален вход, и они спустились по земляным ступенькам. Солтан брезгливо потянул носом. В землянке пахло сыростью, чем-то затхлым. Федор зажег коптилку, однако при тусклом свете едва мерцающей вонючей коптилки ничего нельзя было разглядеть, и Солтан сказал:

— Давайте спать, намотались мы сегодня. Утром разберемся, что к чему.

Федор бросил ему кучу тряпья и слежавшейся соломы. Вскоре в землянке воцарилась тишина, нарушаемая лишь храпом Федора и беспокойными вскриками Корнелия. Григорий долго ворочался на жестком неудобном ложе, пока не забылся в тревожном чутком сне. Проснулся он первым. Сквозь полуоткрытый дверной люк проникали лучи уже высоко стоящего солнца. При дневном свете землянка предстала во всей своей убогости: деревянный ящик, который служил столом, скамья из жердей, устланный грязной соломой земляной пол, в углу — ведро с водой, груда ржавых консервных банок, пустых бутылок и прочего мусора.

На ящике рядом с грязными кружками и тарелками лежала потрепанная тетрадь. Солтан взял ее, поднес ближе к свету, прочитал надпись на обложке: «План работы и страдания молодого ученика Корнелия Гилеску», полистал. Тетрадь была вся исписана мелким аккуратным почерком. Вверху первой страницы буквами покрупнее был выведен заголовок: «Отомстить и победить! Клянемся, что так и будет!» Заинтересовавшись, Солтан стал читать дальше.

«Нам грозит опасность, но надо терпеть: все за одного, один за всех. Я страдаю с первого дня перехода моего Прута под иго красной чумы. Когда репатриировался, мать со слезами рассказала, что приходил секретарь нашего сельсовета Патряну, расспрашивал, где ее сын Корнелий. «Мой сын, — говорил этот оборванец, большевистский холуй, — проливает на фронте кровь, воюет против немецко-румынских захватчиков. Они 22 года издевались над нами. Где твой сын скрывается?» Сердце обливается кровью, как оскорбляют молдавский народ! Вспомнил моего дорогого любимого брата Мирчу, которого коммунисты насильно забрали в варварскую армию, бросили на фронт и расстреляли за то, что он захотел перейти к своим. Какая неслыханная, чудовищная жестокость!

В своем селе, когда приехал после репатриации, увидел ужас. Председатель сельсовета создал группу агроуполномоченных, и эта банда ходила по домам и отбирала у крестьян хлеб. Вспомнил, что эти люди недавно были батраками, а сейчас они ничего не делают и стали большевистскими прислужниками, и тогда в моем сердце возникла к ним ненависть, и я ночью одного из прислужников прикончил. Слава богу, никто не видел. Их ищейки шныряли по всему селу, по господь меня от них уберег. Жить не буду, если до конца не отомщу им, варварам, которые топчут нашу землю, издеваются над нами.

…Пошел за документами в сельсовет, где сидели «высокопоставленные» лица — председатель, его заместитель, секретарь и какой-то усатый капитан-милиционер. Они стали расспрашивать меня, допытываться, где я был раньше и что делал. Усатый большевистский капитан кричал на меня, что я шпион. Документы все-таки дали, и я поступил в училище. Директор-коммунист послал нас на заготовку леса в Буковину. Здесь, в лесах, искал встречи с братьями по духу и борьбе, но не встретил. Они умеют хорошо прятаться от варваров.

Когда услышал по радио речь господина Черчилля в Фултоне, то понял, что будет война, еще страшнее, чем была, с применением американской атомной бомбы. Вспомнил страдания великого борца и руководителя легиона и нашей святой партии Хория Сима. Как он выступал по радио из г. Дано! Так логично, так убедительно! Он — самый любимый для меня человек на земле».