Борис Мегрели - Без всяких полномочий

Тариэл прилетел с гастролей из Киева внезапно, и Манана сказала по телефону, чтобы я немедленно приехал в театр.

— Леван Георгиевич, не возражаете, если отлучусь на час?

— Не возражаю, но лучше на полчаса.

Мераб не вернулся после сессии из Москвы. Он прислал телеграмму с просьбой предоставить ему очередной отпуск и перевести деньги. Амиран вышел на работу в подавленном настроении, Бедняге мерещилось приближение смерти. Он потерял голову и все время считал пульс. Ему было не до работы, и мы выполняли ее втроем — Леван, Гарри и я.

Косясь на мою перевязанную руку, Тариэл говорил складно и красиво, но неконкретно. Наконец он сказал:

— Время не ждет. Пора начинать репетиции. Я хотел бы поставить пьесу к Октябрьской годовщине.

— Мою пьесу?

— Разумеется, вашу. Я прочитал последний вариант. Сильно. Возможно, кое-что придется смягчить, но это от нас с вами уже не зависит. Сможете приехать к нам в Киев, когда начнутся репетиции?

— Смогу.

— Прекрасно. Я Манане высказал свои замечания относительно некоторых сцен. Она все вам расскажет. Необходимо напрячься и, пока я здесь, доработать эти сцены. Я тем временем заручусь поддержкой в Министерстве культуры.

— Хорошо, — сказал я и встал. — Извините, должен бежать в редакцию.

Леван и Гарри мрачно сидели за своими столами. Амирана не было.

— Что-нибудь с Амираном? — встревожился я.

— Нет, — сказал Гарри. — Ахвледиани покончил с собой. В кабинете. На фабрике.

Я опустился на стул. Тысяча мыслей пронеслась в голове. Если бы… если бы… Если бы я поехал к нему… Если бы я разговаривал с ним по-другому… Он запутался. Ему нужна была помощь. Что же я наделал?!

— Не знаю, как вы, а я испытываю чувство вины, — сказал Леван. — Надо действовать. Под лежачий камень вода не течет.

— Но ведь очерк о Карло Торадзе будет опубликован, — сказал Гарри. — Он набран, гранки подписаны.

— Опубликован? Не уверен. На свой страх и риск главный не станет публиковать очерк.

Я встал и направился к выходу.

— Куда вы, Серго? — спросил Леван.

— К Шота.

Шота выжидающе уставился на меня.

— Ну, говори, зачем вызывал. Чего ты хочешь?

Я заставил себя говорить.

— Хочу денег.

Он засмеялся.

— Ты что смеешься? — Я сжал кулаки.

— Радуюсь. Наконец ты заговорил как мужчина. Молодец! — Он похлопал меня по плечу. Я терпеливо снес это. — Поздно. Поезд ушел.

Я растерялся. И здесь неудача. А Шота, понаслаждавшись моей растерянностью, повернулся, чтобы уйти.

— Послушай, Князь, ты же хотел купить копию моей статьи.

— Когда это было!

— Тебя уже не интересует, что мне удалось узнать обо всех вас? О тебе, например? Князем тебя называют в Москве, Вильнюсе, Риге… Продолжать?

— Сколько ты хочешь?

— Пять тысяч, как ты предлагал.

— Две.

— Пошел к чертовой матери! — Я сделал вид, что ухожу. Он должен был поверить в искренность моих намерений.

— Постой. Три, и ни копейки больше.

— Пять, и ни копейки меньше.

Шота подумал и сказал:

— Ладно, черт с тобой, вымогатель. Деньги сам возьмешь или через посредника?

— Обойдемся без посредников. Завтра в девять вечера жду в редакции, в шестнадцатой комнате.

— Почему в редакции? Другого места не нашел?

— Потому что не собираюсь таскать по городу свою статью, чтобы не было у тебя соблазна завладеть ею бесплатно. Понял? Все.

— Постой. Раз мы помирились, скажи, зачем вызывал тебя Ахвледиани перед смертью?

— Он сказал, что Вашакидзе сбежал и оставил его одного, козлом отпущения.

— Вашакидзе сбежал! Ты в своем уме? Ты знаешь, какие у него связи? Ты вообще знаешь, кто такой Вашакидзе?! Не мог Ахвледиани подобную чушь сболтнуть!

Преодолев отвращение, я сказал:

— Даю тебе слово.

Шота задумался.

Я осторожно спросил:

— Он оставил предсмертную записку?

— Нет.

Впрочем, зачем? Его предсмертная записка была у нас на магнитофонной ленте. А откуда Шота узнал, что Ахвледиани звонил мне? От секретарши, конечно.

— Ладно, я пошел, Шота.

— Выходит, страх свел старика с ума. Страх не каждый выносит.

Манана и Тариэл о чем-то спорили. Увидев меня, оба смолкли.

Я протянул Тариэлу экземпляр рукописи. Он равнодушно положил ее на стол.

— Когда собираетесь показать пьесу в министерстве? — спросил я его.

— Сегодня, — ответил он. — Звоните Манане.

— Да, звоните мне, — сказала Манана.

Вернувшись в редакцию, я тут же перезвонил Манане, надеясь, что она одна в кабинете и сможет объяснить холодность Тариэла.