Борис Мегрели - Без всяких полномочий

— Идите сюда. — Она пересела со стула на кровать. — Садитесь.

Ну, конечно, каждому свое место, подумал я, усмехаясь. Мать заметила усмешку, но ничего не сказала, хотя — это я понял по выражению ее лица — многое могла бы сказать.

Нина встала.

— Я, пожалуй, пойду. — Она наклонилась и холодной ладонью провела по моему лбу. Этот жест был скорее демонстрацией, чем проявлением нежности, и предназначался для матери, как и то, что она сказала дальше. — Не волнуйся, милый. Все будет хорошо. Я приду завтра. Как всегда, в четыре. До свидания.

Она кивнула матери и, прихрамывая, пошла к выходу, закинув на плечо сумку, в которой приносила продукты.

— Ты не меняешься, мама, — сказал я. — К кому теперь ты побежишь, чтобы разлучить меня с ней?

Мать повернула ко мне лицо. В ее глазах стояли слезы.

— Я многое слышала, но не знала, что к тому же она и калека. Ты собираешься жениться на этой циркачке?

— У меня с этой циркачкой разговора о женитьбе не было. Хватит о ней. Иначе мы поссоримся.

— Хорошо, сынок. Поедем домой.

— Кто меня отпустит?

— Я знаю главного врача. Он разрешит. Я тебя быстро выхожу.

Я сразу представил себе комнату, в которой прошло двадцать три года моей жизни, свою кровать, застеленную хрустящим белоснежным бельем. Соблазн был велик, но, решительно натянув на себя серый мятый пододеяльник, я сказал:

— Нет, мама.

Наконец мне удалось убедить врача, что я здоров. Меня выписали из больницы.

День был ярок, а улицы полны народу, и от всего этого немного кружилась голова.

Я поехал к старичку, добротой которого пользовался с того дня, когда хотел оборвать в его маленьком саду сирень. Он по-детски радовался конфетам, и я вез ему плитку молочного шоколада.

Выскочив из автобуса, я еще издали увидел, что штакетник, ограждающий сад, сломан.

Домика не было. На развалинах стоял бульдозер, накрытый тенью соседнего двенадцатиэтажного здания…

Я с горечью бродил по изрезанной гусеничными траками земле, между покореженными кустами. В них еще теплилась жизнь. Я отбросил деревянную балку, из-под которой тянулся полураспустившийся бутон чайной розы. Его стебель отчаянно изогнулся.

Кто-то наступил на шкакетник. Я оглянулся. К бульдозеру шагал парень в кирзовых сапогах. Не обращая на меня внимания, он влез в кабину.

— Слушай, парень, ты не знаешь, где найти хозяина дома? — спросил я.

— Говорят, здесь жил какой-то божий одуванчик. Умер, наверно. Или его переселили. Не знаю, врать не хочу. Меня прислали снести эту хибару, я и снес.

Я вспомнил, как сказал старичку: «Прямо бог послал мне вас, дедушка», а он ответил: «Бог ничего не посылает. Он отбирает».

Парень завел двигатель.

— На этом месте будет двенадцатиэтажка! — крикнул он и, с треском давя доски, развернул бульдозер.

Нина тормошила меня. Я силился открыть глаза, но не мог. Она скинула с меня одеяло и стала целовать.

— Вставай, соня. Пора ужинать.

Я нащупал одеяло и натянул на себя.

— Ах, так! Ну хорошо!

Что-то холодное и мокрое упало на меня. Я вздрогнул и открыл глаза. Надо мной стояла Нина с кувшином в руке. Я инстинктивно отпрянул к стене. Нина захохотала и, запустив руку в кувшин, снова брызнула в меня водой.

— Перестань! Я же проснулся.

Она не унималась. Я вскочил. Смеясь, Нина гонялась за мной по квартире с кувшином в руке. Я укрылся в ванной.

— Где мое белье? — крикнул я.

Нина засмеялась.

— Перед твоим носом.

На леске над ванной висели постиранные трусы, майка, рубашка и носки. Я обмотался полотенцем и открыл дверь. Нина встретила меня смехом.

За ужином я спросил Нину:

— Тебе не кажется странным, что от Гурама до сих пор нет вестей?

— Уверяю тебя, с ним все в порядке, — ответила она.

Я удивленно посмотрел на нее.

— Разве я сомневаюсь в этом?

— Да нет. Я хотела оказать, что нет причин для беспокойства.

Мы продолжали ужинать. Мне показалось, что Нина старается не встречаться со мной взглядом.

— Ты что-то от меня скрываешь, — сказал я.

— Абсолютно ничего, — уверила она.

Чай мы пили в комнате, включив телевизор.

Мысль о Гураме не давала мне покоя. Он должен был вернуться из Мексики неделю назад. Если он задерживается, его мать наверняка знает об этом, подумал я и взял телефонную трубку.

— Кому ты звонишь? — спросила Нина.

— Матери Гурама, — ответил я, набирая номер.

— Не надо, Сережа, — она нажала на рычаг. — Уже поздно.

— Только четверть одиннадцатого.

— Позвонишь завтра. Ну пожалуйста.