Керен Певзнер: Ее последний круиз

- У вас очень молодая бабушка, мадам, примите мои поздравления. Она завещала вам камень современной огранки.

- Д-да, я у нее была внучкой от четвертого брака, бабуля была ветренницей... - сейчас мне хотелось только побыстрей покинуть лавку ювелира.

Дома я стала рассуждать. Как такая вещь могла попасть к Линде, которая, естественно, не знала о его стоимости. Иначе она бы не подарила его мне. Если только... Если только она просто не хотела поскорее отделаться от опасного дара!

- Бойтесь данайцев, алмазы дарящих... - пробормотала я, лихорадочно соображая, во-первых, что делать и, во-вторых, с чего начать.

Тут до меня дошло, что в данную минуту я мучаюсь над вечными вопросами, беспокоившими русских революционеров начала ХХ века. Я с искренней злостью швырнула чертову шмотку в сумку.

- Позвоню-ка я господину Борнштейну, - громко сказала я, как будто кто-нибудь мог меня слышать. - Чем наша полиция лучше Ленина? Пусть-ка они поломают голову.

Я сняла трубку и снова положила ее. Позвонить, конечно, надо. Но вот кому - это еще вопрос. Что я могла сказать Борнштейну? Что купальник мне подарила перед смертью Линда, которая, в свою очередь, получила его как компенсацию за налет янычаров, которые, в свою очередь, были не янычарами, а артистами, которые... Мне самой все эти объяснения напоминали шизофренический бред. Если ко всему добавить мексиканский сериал, поведанный Костей Блюмом, а также историю женитьбы господина Шумана ради наследства, то ничего больше и придумывать не надо было. Добавить только в конце, на вопрос: "Кто говорит?" - "Говорит московское радио, наше время истекло, ту-ту-ту..." - и можно спокойно отправляться в уютное лечебное заведение к старому знакомому психиатру с простой русской фамилией Рабинович.

Я уселась на диван. Проклятый купальник соблазнительно поблескивал бриллиантиками. Мол, чего беспокоиться? Никуда не звони, никому не говори. Раз в месяц выковыривай камешек, продавай старику-ювелиру. И живи в свое удовольствие.

Мысль не вполне честная, но в принципе неплохая. Кончатся камешки на одном купальнике, купить следующий. Интересно, а на остальных? Тоже были нашиты не стекляшки, а самые что ни на есть подлинные бриллианты? В таком случае, к доктору Рабиновичу следует отправлять не меня, а господина Шумана...

Нет, конечно же нет. Мороженщик обещал девушкам ценные призы, но не до такой же степени! А значит, девочкам звонить не надо. Одним адресатом меньше. Так. Борнштейну - не надо, девушкам - не надо, Рабинович никуда не денется, все пути ведут в желтый дом. Кто у нас остается? Денис? Нет, начнет читать мораль и запугивать.

Шуману звонить нельзя. Подумает, что я его шантажирую. Вообще, где гарантия, что брюлики нашил именно он? А нету такой гарантии. Я закрыла глаза и попыталась еще раз представить весь идиотский эпизод с нападением киношных разбойников. Так. Купальник я выронила, а потом в темноте, подобрала и положила на место. Значит, не исключена вероятность, что я просто спутала две вещи, и вместо купальника, лежащего в коробке отдельно, положила купальник из кучи на полу. Я наткнулась на контрабанду. И Линду с Мири убили из-за этого.

Я опасливо покосилась на купальник и немного отодвинулась. Его надо спрятать. Или вернуть, или...

Или найти преступников. От этой мысли я почувствовала себя боевым конем, заслышавшим звук походной трубы. Пора было начинать действовать. Но как? Конь нетерпеливо бил копытами. В смысле, я бестолково носилась по комнате, натыкаясь на стоявшие не на местах стулья и коробки.

И вдруг вспомнила, что Шуман, раскрывая коробочки, сказал, что эти купальники из торгового дома его жены.

Долой телефон, нужно брать живыми!

- Только чтобы не опознали... - подумала я вслух, накрасилась до умопомрачения, и надев дорогой костюм цвета свежей зелени, а на свои черные волосы рыжий парик, вышла на улицу. Ансамбль завершали солнцезащитные очки и белая сумочка змеиной кожи. Машину я брать не хотела, чтобы потом ее не опознали.

Сказать, что на меня оборачивались, значит не сказать ничего. Я была центром внимания. Встречные женщины кидали оценивающие взгляды, а мужчины выворачивали шею. То обстоятельство, что ко мне ни один не приклеился вот так сразу на улице, я объяснила сама себе очень просто: они пугались моих ста восьмидесяти четырех сантиметров, которыми я резала толпу, как ледокол у берегов Антарктиды.

При этом у меня в голове звучала одна и та же фраза: "Штирлиц идет по коридору".